«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге - Владимир Ильич Порудоминский

продажи в том, чтобы погасить долг. Ге прибавил к портретам Герцена, Костомарова, Потехина еще и сделанную им копию с портрета Пушкина работы Кипренского. Ге напоминает Третьякову: «Вы меня спрашивали после покупки картины «Петр с Алексеем», не думаю ли я, что цена была назначена нами ниже настоящей. – Я, как Вы помните, отвечал, что нет, что я считаю ее хорошею для меня. Так как Вы могли думать, что цена несколько мала, то я в свою очередь теперь полагаю, что я спрашиваю более настоящей цены, и утешает Вас в этом случае, что зато при приобретении картины Вы имели утешение, что картина приобретена, во всяком случае, недорого. Насколько Вам приятно приобресть недорого, настолько мне утешительно продать возможно дорого в настоящем моем положении».

Ге не напомнил Третьякову всех подробностей покупки «Петра и Алексея». Третьяков увидел картину еще в мастерской и тут же сказал, что возьмет. А на вернисаже царь просил «оставить за ним» «Петра и Алексея». Ему не посмели доложить, что картина продана, бросились уговаривать Ге. Но Ге – человек слова: государю придется удовлетвориться копией. В письме Крамского, отправленном через несколько месяцев, читаем: «Николай Николаевич делает копию с “Петра” для его величества».

Наверно, Ге была не очень-то приятна вся эта переписка о продаже портретов. Он не любил и не привык просить, уговаривать, предлагать, торговаться. Ему пришлось за свою жизнь продать несколько картин – это был способ к существованию, но он много думал о том, как избавить художника от такого способа. Он хотел избавить искусство от сделок. Теперь он впервые не просто уступал картину желанному покупателю, а впервые по-настоящему заключал сделку. Все это закончилось очень печально – Ге обвинили в нечестности…

Ге задержал отправку портрета Костомарова, и Третьякову показалось, будто художник прислал не оригинал, выставленный когда-то, а копию. Эта мысль почему-то не давала покоя Репину. А.П. Боткина, рассказывая о подозрении Третьякова, пишет: «Его поддержал в этом Репин или даже навел на это».

Подозрение в нечестности, даже потом отвергнутое, неизбежно должно было привести к разрыву. Если дело касалось честности, Ге был щепетилен до крайности.

Когда, не спросясь у него, его имя назвали в числе сотрудников нового «дешевого журнала» «Пчела», добродушный Ге был просто взбешен. Среди редакторов журнала были Д.В. Григорович и Я.П. Полонский, в объявлении о подписке рядом с именем Ге были названы имена И.Крамского, В. Васнецова, В. Верещагина, В. Маковского, В. Перова, И. Шишкина – пусть! Ведь он и не знал ничего об этом журнале! Он написал резкое письмо: «Я никогда не изъявлял никакого желания быть цветком для этой дешевой «Пчелы». Дешевизна – вещь хорошая, но я думаю, что достигать ее есть много иных путей». На него многие обиделись – даже Тургенев в Париже. Журнал получился хороший, жаль, что Ге в нем не участвовал, но так он не хотел.

Ге писал Третьякову: «Просвещенный человек, находящийся в недоумении, имеет тысячу средств рассеять свое недоразумение прежде, чем человека незаподозренного в мошенничестве прямо обвинять в нем и при этом бросать это обвинение прямо в лицо с цинизмом, неведомым ни в каком порядочном обществе…»

Третьяков отвечал честно и благородно – он понял взрыв Ге: «Ваше письмо хотя и не может быть приятным, но как ответом на вопрос – я им совершенно доволен. Глубоко сожалею, что знакомство наше и добрые отношения так странно оборвались. В том, что своим необъяснимым недоумением я так огорчил Вас, – искренне извиняюсь. Так же точно благодарю Вас и за то удовольствие, какое доставляло мне знакомство с Вами, и за уступленные мне Ваши портреты».

Примирение состоялось через несколько лет. Отношения между Ге и Третьяковым были затем удивительно теплыми, хотя во многих оценках художник и собиратель совершенно расходились. Это не имело значения. Важно, что их честные отношения больше не омрачались подозрениями.

Не к чему век спустя определять меру виновности каждого. Тем более что и с той и с другой стороны было, наверно, наговорено лишнее. Но долгая и трудная история с продажей портретов интересна для прояснения характера Ге.

О «белом гусе» и преднамеренности в портрете. Тургенев

Репин увидел написанный Ге портрет Тургенева.

– Как-то странно бел. Без теней совсем.

– Да, но ведь это характер Ивана Сергеевича, – сказал Ге. – Знаете, Тургенев – ведь это гусь, белый, большой дородный гусь по внешности. И он все же барин…

Белый характер. Гусь. Барин. Все странно и туго сплелось в клубок. Можно сразу не осознать сказанного Ге, но что-то не позволяет отмахнуться: «Как так? Белый гусь и вдруг – барин!» Ге, конечно, не походя так отговорился. И Репин, конечно, не случайно запомнил слова Ге и привел их как доказательство, независимо от того, сам он с ними согласен или нет. В словах Ге приоткрывается одна из удивительных тайн искусства.

Это, конечно, не внешнее. Ге никогда не писал Тургенева похожим на гуся. И вряд ли зритель, разглядывая портрет, подумает о барственной и белой домашней птице.

Ге писал Тургенева, только Тургенева, – и писал так же увлеченно, так же «для себя», как и другие портреты.

Зимой 1871 года Иван Сергеевич был проездом в Петербурге. 13 февраля он приехал из-за границы, а 18-го уже сообщал Полине Виардо: «Второй (и предпоследний) раз позировал для Ге». Похоже, что Ге буквально «поймал» Тургенева, едва тот появился в столице. Впрочем, удивляться не приходится: за Тургеневым в тот приезд все гонялись. Одновременно с Ге его писал Константин Маковский. «Я дожил до пятидесяти двух лет, и с меня ни разу не писали портрета маслом, а вот теперь их сделали сразу два», – весело свидетельствовал Тургенев.

Третьяков тоже не дремал: он собрался послать в Петербург Перова. Тургенев его отговаривал: приезжать Перову не к чему, портреты Ге и Маковского «оба в разных родах, но, кажется, удались совершенно».

Такую же оценку портретов дает Тургенев в письме к Полине Виардо: «Мои оба портрета подвигаются вперед; они совершенно в разном духе, но, по-моему, оба очень хороши и похожи».

Неизвестно, был ли сеанс 18 февраля предпоследним, но последний состоялся 24-го: «Сегодня утром… я был на последнем своем сеансе у г. Ге… Портрет г. Ге имеет поразительное сходство, так говорят все друзья и так считаю я сам».

Три или четыре сеанса – значения не имеет: то ли дело портрет Герцена, к которому художник шел десять «дет! Но даже при недолгом знакомстве Ге не работает, как модный живописец: заказчик пришел – дал сеанс