Кентавр в саду - Моасир Скляр

Внезапно я понял: укротительницу — вот кого напоминала мне Лола. Она была, конечно, намного моложе и не такая белокожая, как та, тем не менее сходство бросалось в глаза. Укротительница. Где-то она сейчас? А девушка из особняка?

Можешь забрать поднос, сказала Лола; она уже позавтракала. Я подошел, сунул руку в клетку и — величайший риск! — быстрым, но робким движением провел по ее волосам. Да, это было рискованно: она могла одним ударом разодрать мне руку в клочья. Однако ничего подобного не сделала. Просто замерла, уставившись в одну точку. А потом уткнулась лицом в передние лапы. Я взял поднос и вышел.

Мне довольно скоро удалось завоевать ее доверие.

Мы подолгу разговаривали. Она вовсе не была такой немногословной, как говорил доктор, со мной она любила поговорить. Так мне стала известна история ее жизни. Родилась она, в отличие от меня, не у женщины, а у львицы. Поначалу сородичи отвергали ее, относились к ней как к парии, как к одной из тех, кому бросают объедки, но к четырем годам, после того, как она задрала своего первого негра, признали своей. С тех пор Лола кочевала вместе со стаей по горам северной Африки. Нелегкая жизнь: то погоня за газелями, то ночные нападения на стада, и вечный страх перед охотниками, которые все более изощренными способами уничтожали ее товарищей. И назойливость молодых львов, которым она нужна была как самка.

— Но если честно, — говорила она с гримасой отвращения, — я ими брезговала: эти их вонючие гривы, этот идиотский взгляд. Я не позволяла им покрыть себя, несмотря на желание, от которого часто носилась по полям в поисках какого-нибудь озера, чтобы окунуть в воду горящее лицо.

И наконец — плен и заключение в клинике:

— Доктор мне очень нравится. Он прекрасно обходится со мной, я уважаю его, как отца. Иногда он, правда, нарочно злит меня, называет животным и так далее. Но я не жалуюсь. У меня тоже бывают приступы ярости, а он, хотя это и опасно — ведь в душе я зверь, — держит меня тут, заботится обо мне, часто отказывая себе в самом необходимом.

Долгие беседы. Я снаружи клетки, она внутри, в своей любимой позе: лежа на животе, передние лапы скрещены, голова слегка склонена, длинные волосы падают на груди, прекрасные груди, трепещущие, когда она смеется. До чего хороша!

Однажды я ее поцеловал. Что-то трогательное было в этом первом поцелуе между прутьями клетки: я, обхватив ее голову ладонями, искал губами ее губы, она слабо протестовала, но потом ответила на мой поцелуй со всей страстью.

— Зачем ты это делаешь, Гедали, — бормотала она почти жалобно. Я молчал, потому что сам не знал ответа. В том ли дело, что у нее удивительно красивое лицо? (И тело львицы?) Или в том, что уже давно я не был с женщиной? А может, я целовал ее из сострадания? Или из-за какой-то извращенной тяги к ней? Не знаю. Однако она влюбилась в меня, несчастное создание. Влюбилась сразу и горячо.

Мы только целовались. Я по-прежнему приносил ей еду; входя, заставал ее расхаживающей по клетке и бьющей от нетерпения хвостом. При виде меня она радостно улыбалась; ей было не до еды, ей надо было целоваться: она просовывала голову между прутьями и мы целовались долго-долго. Иногда я по какой-то причине опаздывал; она расстраивалась или приходила в ярость и колотила лапами по прутьям клетки — зрелище, всякий раз заставлявшее меня внутренне содрогнуться.

Одни поцелуи ее больше не удовлетворяли. Ласкай мне грудь, просила она. Я ласкал ей грудь. Это сводило ее с ума. Так она мне говорила: ах, Гедали, ты сводишь меня с ума.

Однажды, после долгого поцелуя, она пристально посмотрела мне в глаза:

— У меня к тебе просьба.

Мгновение поколебавшись, она проговорила быстро и глухо:

— Я хочу, чтобы ты лег со мной, Гедали.

Сначала я подумал, что она шутит. Близость с ней? Я никогда ни о чем подобном не думал, даже в минуты крайнего возбуждения. Пойти на близость с ней? Нет. Если уж мне приспичит, я найду себе женщину в каком-нибудь городском кабаре. А Лола? Нет. Целовать ее — пожалуйста. Но заниматься с ней любовью? Она заметила мои колебания:

— Прошу тебя, Гедали. Что тут такого? Ты ведь был кентавром и занимался любовью с самкой кентавра.

Я не знал, что сказать.

— Ты не любишь меня, Гедали? — теперь глаза ее наполнились слезами. — Я тебе не нравлюсь?

— Дело не в этом, — ответил я. — Просто…

В отчаянии, под ее пристальным взглядом, я искал хоть какого-нибудь объяснения. Вдруг меня осенило:

— Но я ведь далее не могу войти, Лола: клетка заперта на замок.

Ответ ее был мгновенным. С лукавой улыбкой (бедняжка!) она выпалила:

— Так укради у доктора ключ, Гедали! Это легко: старик забывает ключи повсюду. Однажды оставил их здесь, в этой комнате. Будь у меня руки…

Она замолчала, опустила глаза, страдая от унижения: это было выше ее сил. Я казался себе жалким червем, подонком. Взяв ее лицо в ладони, я поцеловал ее:

— Хорошо, родная. Скоро мы будем рядом.

Странное совпадение: на следующий день доктор отправился в город, оставив дверь кабинета открытой. Проходя мимо, я увидел на столе связку ключей.

Недолгое замешательство. Быстрый взгляд по сторонам — нет, молчаливого ассистента поблизости не видно — и вот я в кабинете. Ключ от клетки обнаружен мгновенно (на нем была выгравирована буква «Л»), оставалось только отделить его от связки и выйти так же неслышно, как вошел.

Ночью сижу у себя в комнате, ключ в руке. Не могу решиться.

Лола? Да, лицо необыкновенной красоты — и жадные губы — и изумительные груди — и у меня так давно не было женщины… Но только ведь она не женщина. Женское лицо, женская грудь. И тело зверя. Шкура, шерсть, хвост. И лапы, вооруженные ужасающими когтями. И запах. А возможно, и блохи.

Что? Не так давно и у меня было очень похожее тело? Да, не так давно и у меня было похожее тело. Но ведь я больше не кентавр.

Я размышлял, а тем временем в голове у меня возникали разные картины. Вот Тита приезжает за мной. (Как она узнала, что я тут? Ну, это уже другой вопрос.) Тита, а с ней Паулу и Фернанда, Жулиу и Бела — все мои друзья. Вся компания врывается в клинику, пробегает по коридорам, распахивает двери палат — и внезапно обнаруживает меня в клетке у Лолы в соответствующей позе. Я представил, как они смотрят на меня с изумлением, с ужасом, с издевкой, с отвращением, с горечью (Паулу), а возможно, и с завистью (Жулиу).

Эти воображаемые сцены возбуждали меня до крайности. Да, орудие мое было твердо, как никогда, ну, не то чтобы совсем твердо, но затвердевало с каждой секундой. Да, я хотел! Встав, я увидел в зеркале свое отражение. Лицо сатира, горящие глаза, жадный оскал: я и правда хотел.

В темноте, бесшумно, как вор, я проскользнул в ее комнату.

Вошел. В лунном свете, проникавшем через слуховое окошко в потолке, были едва различимы ее очертания, прелестный профиль, высокие груди.