Метро 2033: Крысиный король - Алексей Головенков

Внимание Николая привлек большой лист бумаги, будто бы впечатанный в парту. Диггер стер остатки пыли и смахнул с парты все лишнее, пытаясь разгадать головоломку. Оказалось, что на поверхности стола лежало стекло, под которым покоился неплохо сохранившийся лист плотного картона. К листу была приклеена бумага потоньше с разборчивым текстом, написанным ровными, аккуратными буквами одинакового размера. Человеческая рука не могла так писать. Текст был напечатан тем же способом, что и книги.

Штык посветил фонариком. Стекло бликовало, не давая прочесть ни буковки. Попытка сдвинуть стекло, приросшее к парте, ни к чему не привела. Однако тонкое лезвие ножа, просунутое под него, помогло отодрать его от поверхности стола.

Николай бережно достал лист картона, прочел. На глазах выступили слезы. Быстро-быстро заморгав, Штык выдавил предательскую влагу, прочел еще раз.

– Послушай, – обратился он к навострившему уши Прометею. – «Моя будущая профессия. Когда я вырасту, я буду диггером, как мой папа. Он работает в офисе, но это только чтобы заработать деньги для семьи. Папа говорит, что, кроме работы, мужчина должен заниматься чем-нибудь для души. Он – диггер. Диггер – это человек, который изучает город. Под Санкт-Петербургом множество подземных сооружений, бункеров и даже секретное метро. Папа один раз брал меня с собой под землю, но потом на него очень долго ругалась мама. Она говорит, что папа занимается ерундой и что никому не нужно, чтобы он был диггером. Говорит, что он может умереть под землей, и тогда наша семья останется без кормильца и защитника. Но я не думаю, что папа занимается ерундой. Ему это очень нужно. Когда он приходит из офиса и садится делать со мной уроки, мне его жалко. Он все время усталый и грустный, как будто скучает по своим бункерам и подземкам. Зато по выходным, перед тем как уйти с друзьями на объект, как говорит папа, он радостный, как я, когда наступают летние каникулы, и все время шутит.

Когда папа уходит, мама сначала грустная, но потом говорит, чтобы я не обращал внимания на их ссоры. Еще говорит, что каждый мужчина должен чувствовать себя особенным, что это чувство, когда он делает нечто опасное, то, что не могут другие, дает ему силы. Когда мужчина чувствует себя особенным, он может горы свернуть. Еще мама говорит, что любит папу именно таким – сильным и уверенным, каким он бывает, когда приходит с объекта. Другим она бы его не полюбила.

Единственное, чего по-настоящему боится мама – что однажды папа не вернется. Обычно я ее успокаиваю и говорю, что он обязательно вернется, хотя бы маме назло. Тогда она смеется. Я люблю, когда мама смеется. В эти моменты она очень красивая. Когда я вырасту, я тоже буду диггером. Как папа. Я буду диггером, буду сильным и особенным, и тогда в меня влюбится какая-нибудь очень красивая девочка. Красивая, как моя мама. А еще я всегда буду возвращаться домой, всем назло, как настоящий диггер. Коля Зайцев, 11 лет, 6-й Б класс».

Николай замолчал и покосился на собаку. Прометей гавкнул.

– Да, брат, сильно. Чита бы оценил.

Немного поразмыслив, Штык сложил жесткий лист картона вчетверо и, для надежности завернув его в пластиковую обложку, оставшуюся от тетради, убрал в рюкзак.

Посещение класса отбило желание продолжать экскурсию по школе. Злой взгляд хмурого Пушкина прожигал затылок, выгоняя прочь. Николай поддался порыву и чуть ли не бегом покинул класс, но нашел в себе силы вернуться.

В конце концов – диггер он или нет? Что скажут в Альянсе, когда к ним с поверхности заявится придурковатый тип с одичалой псиной, утверждая, что пес имеет отношение к секретным разработкам Вегана. На случай, если он окажется не прав, надо иметь хоть что-то за душой. Да и разборка рюкзака позволила освободить немного места.

Учебники и брошюры сохранились хорошо, плотно прилегая друг к другу, спрятавшись за стеклянными дверцами шкафов. Лишь края обложек некоторых экземпляров в том шкафу, что стоял ближе к окну, набухли от влаги, а страницы сильно пожелтели и выцвели. Набив наиболее успешно сохранившимися книгами рюкзак, Штык покинул класс, а затем и здание.

Город встретил их свежестью апрельского утра. Весенний ветерок шумно задувал в фильтры противогаза, ласково гладил по химзе, дул Прометею в морду, заставляя пса морщиться и пригибать уши. И, хотя небо еще закрывали свинцовые тучи, одинокие лучи уже пробивались сквозь них, разрезая облачную плоть теплым светом. На маске противогаза заиграли блики. Николаю показалось, что он светит «зайчиками» на всю улицу. Захотелось ускориться.

Штык так и сделал. Передвигаясь короткими перебежками, он преодолел улицу. Бежать было легко. Встреча с ночным визитером вымотала больше психологически, чем физически. Ужин и несколько часов сна с лихвой восстановили силы. Прометею пробежка и вовсе доставляла удовольствие. Воспринимая происходящее как игру, пес бежал рядом, вертя хвостом и изредка хватаясь зубами за поводок.

Николай представил недавно изученную карту и мысленно нарисовал на ней прямую – кратчайший путь от школы до Адмиралтейской. На память он никогда не жаловался. Идти предстояло немногим больше десяти километров. По Гражданскому проспекту, минуя Площадь Мужества, к Лесной и родной Выборгской. Оттуда через Аптекарский остров – на Невский проспект.

Вылазка, по меркам диггеров, рассказов которых Штык вдоволь наслушался на Площади Ленина, считалась сверхдальней. Более двух часов пути. Туго набитый рюкзак за спиной добавлял еще где-то полчаса. Однако дорога не очень пугала, учитывая то, что половина пути до Выборгской была знакома. Николай побежал легкой трусцой, сосредоточившись на окружающем пространстве.

Город выглядел притаившимся хищником. Казалось, опасность была повсюду: в подворотнях, зияющих черными провалами; за распахнутыми настежь дверями домов, новые жильцы которых наверняка уже давно наблюдали за человеком, выжидая подходящий момент для нападения; за низко нависшими тучами, из-за которых периодически раздавалось гортанное уханье невидимой твари.

Помимо ощутимой физической угрозы, была и другая. Тонкие, незримые нити невесомой, но липкой паутины. Опутывающие разум грезы, подозрительно похожие на воспоминания. Вот только это не могли быть воспоминания. Штык не мог помнить город, в котором он раньше никогда не был.

Откуда он знает, какой жизнью жил город до Катастрофы? А он знает. Может представить нескончаемый поток людей, распадающийся на ручейки, текущие с разной скоростью и в разных направлениях. Вот люди, спешащие на работу, сосредоточенные и полные решимости; вот расслабленные и усталые, уже отработавшие ночную смену и заслужившие отдых, прикупившие в ларьке у метро бутылочку пива и ловящие на себе завистливые взгляды остальных; вот школьники, смеющиеся, громкие, перебивающие и толкающие друг друга.

Николай подумал, что это все же воспоминания, вот только не его, а города. Мысль, на первый взгляд кажущаяся бредом умалишенного, была не так уж фантастична. Город не мог забыть время, когда он был жив. Не мог смириться со своей участью заброшенной свалки с копошащимися в мусоре бродячими собаками и крысами. Город помнил.