Андрей Миронов - Андрей Шляхов

На концертах Миронова в зале буквально яблоку нельзя было упасть. Разве что только Владимир Высоцкий пользовался в народе большей популярностью. С Высоцким (близким другом брата Кирилла) Миронова объединяло одно качество – оба они очень серьёзно относились к своим концертам, точно так же, как и к съёмкам в кино или к игре в спектаклях. Не халтурили (публика, мол, дура – и так сойдёт), а выкладывались как следует. И получали взамен аплодисменты зрителей, их любовь, благодарность, признание.

На концертах Миронов преображался. Человек «своего круга», не умевший и не любивший в быту общаться с теми, кто в этот круг не входил, он становился открытым, доступным, крайне демократичным в общении. С готовностью отвечал на вопросы зрителей, мог устроить небольшую, летучую дискуссию и всегда-всегда, независимо от своего настроения и состояния, был вежлив и дружелюбен.

«У Андрюши был мощный талант, но он адски над собой работал при всём его внешнем „моцартианстве“, – вспоминал троюродный брат Андрея кинорежиссёр Леонид Менакер. – И сам Моцарт, кстати, жил точно так же… Однажды в Питере он меня вытащил на свой концерт в захудалый Дом культуры работников пищевой промышленности.

Не центральный театр и не зал „Россия“, но Андрей всё равно выкладывался на всю катушку. Я хохотал, стоя за кулисами, рот сам растягивался в улыбке. А он уходил со сцены мокрый, менял по две-три рубашки за вечер. Пахал так, будто это его первая и последняя премьера. И это – на рядовом представлении, на котором он просто „молотил колбасу“, как говорил сам!»[42].

Известный актёр Юрий Васильев, знакомый зрителям хотя бы по роли Рачкова в фильме Владимира Меньшова «Москва слезам не верит», вспоминал об Андрее: «Однажды он взял меня с собой на два концерта в Тирасполь, на ткацкую фабрику. Ну что такое Миронов и коллектив ткацкой фабрики?! Ему достаточно было выйти, чтобы женщины обомлели. Но мы приехали за несколько часов до начала, он поставил свет, придумал выход, прошел всё с концертмейстером Инной Москвиной. У меня было ощущение, что концерт будет не на фабрике, а по меньшей мере в Кремлёвском Дворце съездов… За время выступления он сменил две рубашки, и женщины прямо от станка принесли ему две новые»[43].

Левон Оганезов, в восьмидесятые годы XX века бывший аккомпаниатором у Миронова, тоже вспоминал о том, как тщательно готовил Андрей свои концерты, постоянно находясь в состоянии самоанализа. Всегда сам выбирал музыку, сам руководил установкой света на сцене и вообще не был способен выйти на сцену без ощущения, что сделал всё самым наилучшим образом, в совершенстве.

Многие артисты, относившиеся к выступлениям на эстраде как к второстепенному занятию, удивлялись и спрашивали Андрея: «Зачем ты тратишь столько сил?» Но Миронов не мог иначе, его актёрское, творческое стремление к совершенству не имело границ.

От Оганезова, человека довольно равнодушного к одежде, Миронов требовал одеваться самым что ни на есть элегантным образом. «Надо во всём быть элегантным!», – возмущался он. Мог удивиться: «Как ты ходишь, что это за туфли?!», мог прямо сказать: «Погладь рубашку, на тебя люди купили билеты!» или пригрозить выбросить не понравившийся ему галстук аккомпаниатора. Так же придирчиво Миронов относился и к своему облику. К каждому концерту он готовился словно к премьере или бенефису. К каждому без исключения.

«Однажды я неожиданно стал участником творческого вечера Андрея, – рассказывал композитор Геннадий Гладков. – Случайно оказавшись со своими друзьями около Дома офицеров, я увидел афишу, извещавшую о проходящем здесь творческом вечере Миронова. У меня тут же мелькнула мысль разыграть его. Розыгрыши были стихией Андрея. Он любил разыгрывать, и его любили разыгрывать.

В первом отделении вечера выступала Лариса Голубкина, во втором – Миронов. Он был за кулисами и готовился к выходу. Шумной компанией мы появились перед ним. Андрей не пришёл в восторг от нашего вторжения. „Вот только вас мне и не хватало, – мрачно приветствовал он нас. – Откуда вы взялись?“ Я открыто ему заявил: „Мы пришли сорвать твой вечер“. „Ну ладно, ладно, шутите“, – грустно отозвался он. „Да нет же, какие шутки. Я говорю совершенно серьёзно. Сейчас выйду на сцену и раскрою все твои секреты. Расскажу, как ты плохо поёшь, как трудно учишь песни“. Андрей рассмеялся, но глаза его стали испуганными. На полном серьёзе он стал уговаривать меня: „Понимаешь, это Дом офицеров. Публика здесь солидная, и такие штучки у неё не пройдут. Давай сделаем вечер в Доме кино или Доме актёра, и шути там, сколько тебе захочется“. Но я не соглашался и продолжал держать его в напряжении. Он сильно разволновался и не знал, что делать. Тогда я пошёл на уступки. Мы решили, что я сыграю ему пару песен. Он долго внушал мне, какая у него тональность. И не дай бог, чтобы я заиграл выше. Затем стал просить, чтобы я не подходил к микрофону и ничего не говорил. Я ответил многозначительно: „Подумаю, но оставляю за собой свободу действий“.

Прозвенел третий звонок, началось второе отделение. Я решил доиграть свою коварную роль до конца. Быстро выйдя на сцену, подошёл к микрофону. Для начала я произнёс несколько таких фраз, от которых Андрей, стоявший за кулисами, ещё более заволновался. Я сразу же обратил всё в шутку и сказал собравшимся в зале о своей большой любви и дружеском расположении к Андрею Миронову. Затем, объявив, что мы сейчас исполним с ним несколько песен, сел за рояль. И я, и Андрей были на подъёме. Он прекрасно спел две песни, а дальше пошло ещё лучше, с каждым номером он поднимался всё выше и выше. Вечер имел грандиозный успех, Андрей был в восторге»[44].

«Гул затих. Я вышел на подмостки…» Эти слова Пастернака можно отнести к выступлениям Миронова. Он выходил на сцену, к зрителям, выходил своей энергичной походкой, элегантно кланялся и начинал… Время останавливалось, зал погружался в феерию, в чудо, в настоящее шоу.

Миронов был прирождённым шоуменом. Какая у него была харизма! Как он умел «держать зал»! С каким трудом, чуть ли не со слезами всякий раз отпускали его зрители!

Кстати, именно концертная деятельность поможет Андрею заработать денег на «настоящую», заграничную машину, о которой он мечтал всё время, пока ездил на отечественных.

Мечта сбылась довольно поздно, уже в восьмидесятые. И сбылась благодаря Ларисе, ведь в то время мало было иметь достаточно денег для покупки, требовалось ещё и «обеспечить возможность». Андрей лежал в больнице – приходил в себя после довольно тяжёлой операции (ему удалили часто воспалявшиеся лимфоузлы) и хандрил. Он вообще тяжело переносил бездействие.

Это была не первая серьёзная проблема со здоровьем. В сентябре 1978 года во время гастролей Театра сатиры в Ташкенте у Андрея случилось небольшое, самостоятельно купировавшееся и не оставившее, к счастью, последствий, кровоизлияние в мозг. Правда, местные доктора диагностировали у Миронова серозный менингит. Лариса Голубкина, узнав о случившемся, тут же прилетела в Ташкент и месяц провела у постели мужа, выхаживая его. По мнению Голубкиной, болезнь Андрея вызвало переутомление.