Самоубийство по заказу - Фридрих Незнанский

– И ты, милая девочка, – улыбнулась Елизавета Алексеевна, – хочешь самолично и сходу поломать всю эту отработанную систему?! Да кто ж тебе позволит? Прапорщик Соловейко, что ли? Да и он, и другие командиры, сгноят уже к утру бедного Адьку твоего. Им только подскажи, откуда утекла «провокационная информация»!.. Даже и думать не моги…

Возбужденная предыдущими речами той же Столешниковой, резко перешедшей к подобному демаршу, Лана растерялась. Так что же делать? Чем помочь? Ведь если немедленно не помочь, он погибнет. Она сама увидела в его глазах такую звериную ненависть к обидчику, что ей даже страшно стало. Не за себя, за Андрея…

– А вот и давай мы с тобой крепко подумаем, прежде чем станем предпринимать конкретные шаги, – успокоила ее Столешникова. – Сама же считаешь, что нельзя рисковать… Кстати, я бы тебе, чисто по-дружески, не советовала встречаться с этим скользким Андрющенко. Но это, как знаешь, – твое право. Может быть, поступить проще: подъехать и поблагодарить за предоставленную тебе возможность встретиться с дорогим человеком? И на том поставить точку. Иногда простая человеческая благодарность, ни к чему, кстати, не обязывающая, творит почти чудеса. Наглецы теряются, становятся более покладистыми… Не знаю. Но об этот Дедове тебе лучше тоже не вспоминать. Он и без того мстить парню твоему будет, – за свой позор. С «козлом» ты, конечно, перестаралась, хотя понять тебя совсем не трудно. Но учти, что такого рода слухи обычно очень быстро распространяются, воинский коллектив – слишком тесный. А если еще и твоя жалоба станет спускаться сверху, все вообще может стать непредсказуемым. Так что лучше постарайся забыть. Противно, понимаю… А что поделаешь, если так жизнь устроена?…

На этом, почти риторическом вопросе их вечерняя беседа и закончилась.

Елизавета Алексеевна, ухитрившаяся простудиться в июньскую жару, с утра оставалась дома, а Лана собралась к себе в гостиницу. Надо было сдать номер горничной, вещи забрать и заодно купить в кассе билет на самолет.

Собственно, вещей было немного. То, что она купила, прилетев в Москву – для Адьки, – всего понемногу: конфеты, фрукты, сухую колбасу, соленое печенье, которое он так любит, ну и прочее, включая пятьсот рублей – десятью пятидесятирублевыми купюрами, переданные Полиной Захаровной, – она оставила ему накануне. И теперь не без основания боялась, что всего этого он не донес до своей тумбочки в казарме. А если и донес, то наверняка уже соседи отняли. Да тот же «козел». Может быть, об этом сказать капитану? Или он станет уверять ее, что солдат просто в силу своего общительного и дружеского отношения к сослуживцам обязан с ними поделиться «домашними сладостями»? Демагогия проклятая, приправленная, к сожалению, логикой и обычаями советского общежития. Но вы же сами первыми прокляли его, стреляя по Белому дому? Так что ж поминаете теперь о товариществе? Не грех? Который будет обязательно наказан?

Лана поморщилась, заметив, что уже и ее «понесло», речи старшей подруги, как предложила девушке называть ее Елизавета Алексеевна, заразительны. Особенно, если головы забиты до краев одними и теми же, почти нерешаемыми проблемами.

Но надо было на что-то решаться…

В глубине души Лана не верила, что лощеный капитан со щегольскими светлыми усиками и трогательным, тщательно расчесанным пробором на голове, у которого она фактически получала вчера разрешение на краткое, всего на час, свидание с Андреем Хлебородовым, являясь его невестой, – так и пришлось сказать, – опять проникнется ее заботами и разрешит встречу. Вовсе нет, он, конечно же, снова станет заниматься пустословием, лить воду о том, сколь сложны его воспитательские функции, как трудно бывает приучить к порядку всякого рода неприспособленных к настоящей мужской жизни вчерашних школьников… А после, заманчиво играя пустыми глазами, в которые словно налита та же вода, также повторит свое предложение, если не позавтракать, как предлагал вчера, так, значит, отобедать вместе с ним. Вчера он, «узнав», что девушка прилетела аж из Восточной Сибири, немедленно предложил ей позавтракать вместе с ним. Причем, предлагал настойчиво, видимо, с абсолютной уверенностью, что ему – такому вот блестящему и ухоженному, – никакая провинциалка не откажет. Да тут, рядом, оказывается, и кафе имеется, в котором постоянно «посиживают», возвращающиеся из увольнения «солдатики». Так что и далеко ходить не надо.

Это детское слово «солдатики» прямо-таки резануло Лану по сердцу своей откровенной пренебрежительностью к тем, ради которых этого хлыща учили столько лет и теперь кормят и поят, может быть, надеясь на то, что когда-нибудь их благородие соизволят совершить подвиг во имя Отечества. Ну-ну, может, и дождетесь…

И тут же у нее возникло собственное возражение. А если он еще в Афганистане с «духами» воевал? Интернациональную помощь нес несчастному, почти братскому, афганскому народу на своих утомленных плечах?… Нет, по возрасту явно не проходит. Еще мальчишкой был. Разве что солдатом. Но вряд ли он тогда стал бы капитаном… Или, возможно, в Чечне… После училища, к примеру, командовал ротой, которая, по вине некомпетентного командования, попадала в засады боевиков, но с честью выходила из боя победительницей? Вон, и колодки от парочки каких-то, неизвестных ей наград на груди у него. А его нынешний прилизанный, словно выглаженный, внешний вид – только вынужденная маска? Или маскарадный костюм, который он обязан постоянно демонстрировать окружающим: вот, мол, как, господа, должен выглядеть уважающий себя и свою службу офицер. Ну, своего рода, наглядная агитация… Типаж.

В конце концов, все может быть, решила Лана, не ее это дело, обсуждать прошлое капитана Андрющенко. Ей важно знать его настоящее.

И девушка приготовилась ехать в часть. Она была уже наслышана, что в условиях московской толчеи каждому приезжему человеку требуется соблюдать особую осторожность. Да каждый день телевизор показывает: там избили, там ограбили, там у старушки сумочку из рук вырвали и еще, в придачу, по голове огрели, там – то, там – се… Короче, не клади все яйца в одну корзину.

Послушавшись совета Столешниковой, Лана отказалась от мысли тайно записать разговор с капитаном, если он, разумеется, состоится, на диктофон. Действительно, не стоит рисковать. Еще отнимут, разобьют, а вещь дорогая. Впрочем, и записывать там вряд ли придется. А ответы на те несколько вопросов, которые она собиралась задать этому Андрющенко, можно и запомнить. Или записать на бумажке уже в электричке.

И Лана поступила грамотно. Она положила в карман джинсовой курточки только паспорт, чтобы в части ей могли выписать пропуск к капитану, проездной на метро и немного денег на электричку. А деньги на авиабилет, вместе с остальными документами – студенческим билетом, удостоверением внештатного сотрудника газеты «Молодежь Забайкалья», и своими вопросами к капитану, записанными на листке бумаги, чтобы потом по ним ориентироваться, оставила в сумке, которую и вернула в камеру хранения. Номерок за свои вещи сунула в карман джинсов, а горничной сказала, что выезжает. Еще она надеялась, что во время разговора с капитаном ей удастся уговорить его разрешить ей еще раз, хоть на пяток минут, увидеться с Адькой. Но это уж, как повезет…