Камни Флоренции - Мэри Маккарти

равномерно расставленными желтыми виллами; подобно тому, как флорентийская живопись, научившись управлять пространством, превратила каждый шедевр в маленький полис. На кампаниле Гете, без сомнения, заметил небольшие барельефы, выполненные Андреа да Понтедера[76] и другими мастерами и изображающие Земледелие, Металлургию, Ткачество, Закон, Механику, и так далее — образцовая, высеченая в камне система политической экономии. Во всем, что есть во Флоренции, от самого грандиозного до самого незначительного, утверждается незыблемость закона.

Великий герцог Козимо I, человек не слишком чувствительный, разрыдался, увидев, что его чудесный город утонул в иле и грязи после ужасного наводнения 1557 года. Это наводнение, самое страшное за двести лет, смыло старый мост Санта Тринита, а некоторые части города ушли под воду на глубину семнадцать футов. Река Сьеве, протекающая на взгорье, в долине Муджелло, внезапно вышла из берегов, и воды ее хлынул и в Арно, размывая берега, плохо укрепленные инженерами Козимо; захваченные врасплох люди, находившиеся на мосту Санта Тринита, утонули, и лишь двое детей так и стояли на оставшейся одинокой опоре посреди бушующей реки, и в течение двух дней им переправляли хлеб и вино по веревке, протянутой с крыши дворца Строцци. Двое детей на необитаемом острове, чудесным образом получающие пищу откуда-то сверху, и проливающий слезы тиран создают трогательный образ Флоренции, чем-то похожий на сюжеты ранних фресок, — образ, в большей степени пронизанный присущей здешним понятием о добродетели, чем величественные «Победы», которые Вазари написал по заказу Козимо для Зала Пятисот, где во времена триумфа Савонаролы собирался Большой Народный совет. Горе тирана при виде зрелища, оставленного отступившей водой, вполне соответствует изобретательно проведенной спасательной операции, а она, в свою очередь, вызывает в памяти еще один характерный для Флоренции классический нежный образ: Госпиталь Невинных младенцев (Spedale degli Innocenti), первое архитектурное творение эпохи Возрождения[77], изысканный приют, построенный Брунеллески для городских найденышей, с десятью медальонами из глазурованной терракоты работы Андреа делла Роббиа, на которых изображены спеленутые младенцы, лежащие в разных позах рядком, словно в детской, над изящным светло-желтым портиком.

То, что бросилось в глаза немецкому поэту, осматривавшему город на бегу, была Республика, воплощенная в общественных зданиях, площадях, церквях и статуях; вернее, идеальная республика, построенная из pietra dura, pietra farte, грубых камней и мрамора, выложенного геометрическим узором. Эта Республика никогда не существовала как политическая реальность, она была всего лишь желанием, мучительной ностальгией по хорошему правительству, излившейся в стихах и историях, в архитектуре, живописи и скульптуре. Вид розового города с башнями, служивший фоном для ранних флорентийских фресок (вскоре он превратился в белый город эпохи Возрождения, с классической архитектурой и скульптурой), полностью соответствует представлениям Данте и Макиавелли об идеальном городе, омытом чистым светом разума, даже если и Данте, и Макиавелли, движимые отчаянием, уповали на избавителя свыше (какого-нибудь императора или принца), который явился бы, подобно Мессии, и спас реальный город; точно так же Савонарола уповал на Иисуса и на конституцию по примеру венецианской, а бедные флорентийцы — на ангелов. Гете показалось, что он увидел доказательства мудрого правления, но на самом деле речь шла о мудром владении пространством — единственном типе управления, которым в совершенстве овладели флорентийцы, и которое великие строители Республики передали, словно Великую Хартию, следующим поколениям. К 1786 году флорентийцы уже два с половиной века страдали под гнетом явно порочного правления великих герцогов[78], и город, который увидел Гете, был в значительной степени плодом зодчества этих герцогов, но в мосте Санта Тринита, во дворце Уффици, огромном Палаццо Питтм, в Форте Бельведере, в мощных, суровых дворцах на Виа Мадджо, Виа де Джинори, Корсо дельи Альбицци, с мрачными уступами крыш — возведенных при Козимо I и его жалких преемниках — неистребимо присутствовал «старый» способ строительства, республиканские традиции четкости, упорядоченности и простоты. Козимо I мог приказать воздвигнуть на площади Санта Тринита колонну из терм Каракаллы (подаренную ему папой) в честь своих военных побед, но ему было не под силу победить индивидуальность города; Флоренция не желала принимать образ великогерцогской столицы.

«Флорентийские историки, — писал Роско, очень умный юрист из Ливерпуля, современник Гете и биограф Лоренцо Медичи, — словно не желая более свидетельствовать о собственом закабалении, почти всегда заканчивали свои труды описанием падения Республики». Этот принцип действует до сих пор, причем под его влияние попадают даже иностранцы; покойный Фердинанд Скэвилл из Чикагского университета также завершил свою книгу по истории Флоренции падением Республики[79]. Существует ряд интересных специальных исследований конца эпохи великих герцогов, в частности, «Последний Медичи» Хэролда Эктона[80]; есть и отдельные работы о периоде Рисорджименто и об иностранцах во Флоренции. Но собственно история Флоренции, словно по какому-то общему согласию, заканчивается вместе с затуханием ее гражданской жизни; после этого истории уже не существует — остаются только сплетни из личных дневников.

Слово «Осада» флорентийцы до сих пор пишут с заглавной буквы. Во Флоренции есть только одни развалины — содержащиеся в порядке руины стен, представлявшие собой в 1300–1325 годах «третий круг», или внешнюю линию обороны, вдоль которой сегодня разбиты бульвары; здесь можно увидеть остатки укреплений, построенных Микеланджело у горы Сан Миньято во время осады. Как явствует из описания Чарльза де Тольнаи[81], изначально эти укрепления напоминали какое-то ракообразное, с длинными клешнями, мандибулами и усиками, вытянувшимися вперед, чтобы не пропустить момент, когда враг подойдет к кругам городских стен. И если ранее под словом «il nemico», враг, понимали сиенцев, пизанцев, лукканцев и миланцев, то во время осады, длившейся одиннадцать месяцев, оно раз и навсегда стало значить «испанцы».

Как уже говорилось, Флоренция не относится к числу городов, способных мгновенно погрузить вас в сентиментальные размышления, однако в летнюю ночь, если посмотреть через Арно с террасы на набережной Аччайуоли или Веспуччи, в тенях по ту сторону реки можно без труда представить себе войска императора Карла V. Дело происходит в августе 1530 года; только что Франческо Ферруччи, великий военачальник Республики, был захвачен в плен и убит под Джавининой, среди роковых Пистойских холмов, во время последней ожесточенной схватки с силами противника, во много раз превосходивших по численности силы флорентийцев. «Вы убиваете мертвеца», — прошептал он, падая, уже израненный, на предательский клинок вражеского командира. В городе, за стенами, почти ничего уже не осталось. Из церквей и монастырей вынесли все ценности, чтобы собрать деньги на оборону, женщины отдали для той же цели свои кольца; зимой из домов выломали на дрова оконные переплеты и двери. Запасы капусты и прочих овощей, выращенных на крышах домов, уже уничтожены. Еды в городе