Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

А Оливия тогда подумала: «Я верю, что нечего совать нос в чужие дела, — вот во что я верю». И сказала: «Мне надо тюльпаны высадить, пока земля не замерзла». — «Да? — удивилась Сюзанна, которая постоянно доказывала свою абсолютную тупость во всем, что касалось цветов. — Неужели вы высаживаете эти тюльпаны каждый год?» — «Разумеется», — ответила Оливия. «А я уверена, что моя мама не высаживала их каждый год. И они всегда росли у нас за домом». — «Я думаю, если вы спросите у вашей мамы, — сказала Оливия, — вы убедитесь, что ошиблись. Цветок тюльпана уже сидит в его луковице. Прямо в ней. Всего один побег. В этом все дело».

Сюзанна улыбнулась так, что Оливия готова была влепить ей пощечину.

Дома Генри сказал Оливии: «Перестань говорить Сюзанне, что она ошибается». — «К черту, — ответила Оливия, — я буду говорить ей все, что захочу». Однако она приготовила яблочный соус и отнесла молодым домой.

Молодые не прожили вместе и четырех месяцев, когда однажды Кристофер позвонил родителям с работы. «Послушайте-ка, — сказал он. — Мы с Сюзанной переезжаем в Калифорнию».

Для Оливии весь мир перевернулся вверх дном. Получалось, вроде раньше она думала: вот стоит дерево, а здесь — кухонная плита, а на самом деле это было вовсе не дерево и никак уж не кухонная плита. Когда она увидела объявление «ПРОДАЕТСЯ» на фасаде дома, который они с Генри сами построили для Кристофера, ей показалось, что в сердце ей вонзились острые древесные щепки. Порой она так бурно рыдала, что их пес начинал скулить и дрожать и тыкался холодным носом ей в руку. Она кричала на пса. Кричала на Генри. «Жаль, что она маленькая не пропала! — говорила Оливия. — Ох, чтоб ей сдохнуть, с места не сойдя!» И Генри ее не упрекал.

Калифорния? Зачем же в такую даль — через всю нашу огромную страну?

«Люблю солнце, — объяснила Сюзанна. — Осень в Новой Англии хороша всего две недели, а потом наступает мгла и… — Она улыбнулась, приподняв одно плечо. — Просто мне это не нравится. А вы скоро приедете нас навестить».

Трудно было переварить такое. Генри к тому времени уже вышел на пенсию, оставив свою аптеку раньше, чем планировал: арендная плата взлетела до небес, и здание было продано большому аптекарскому магазину известной фирмы; очень часто Генри чувствовал себя в полной растерянности, не зная, чем заполнить свои дни. Оливия, оставившая преподавание пять лет тому назад, постоянно твердила ему: «Составь себе план действий и держись его».

Так что Генри поступил на вечерние курсы при колледже в Портленде и занялся столярным делом. Он установил в подвале станок и со временем создал четыре не очень ровные, но совершенно прелестные салатницы для кленового салата. Оливия углубилась в каталоги и заказала сотню тюльпановых луковиц. Они оба вступили в Общество Американской гражданской войны:[33]прадед Генри сражался в Геттисберге,[34]и у них в сундуке в качестве доказательства хранился его старый пистолет. Раз в месяц они отправлялись на машине в Белфаст и садились там в кружок — слушать лекции про сражения, про героев и про всякое такое. Им было интересно. Это помогало. Они болтали с другими членами Общества Гражданской войны, потом ехали домой в темноте, проезжая мимо дома Ларкинов, где не светились окна. «Я всегда считала, что Луиза немного не в себе», — замечала Оливия, качая головой. В школе, где преподавала Оливия, Луиза работала консультантом по вопросам воспитания, и что-то такое было в Луизе — она говорила слишком много и слишком весело, и делала весь этот макияж, и столько внимания уделяла своей одежде… «Она бывала сильно навеселе на рождественских вечеринках, — рассказывала Оливия. — А как-то раз просто по-настоящему напилась. Я обнаружила ее в гимнастическом зале, сидящей на одном из мест для зрителей и поющей „Вперед, Христовы воины!..“ По правде говоря, это было отвратительно».

«Здорово», — сказал Генри. «Да уж, — согласилась Оливия. — Куда как здорово».

Так что они постепенно становились на ноги — Оливия и Генри, — отыскивая собственную дорогу в этом одиноком пенсионном мире, когда Кристофер позвонил им однажды вечером и спокойно сказал, что разводится. Генри разговаривал из спальни, Оливия — на кухне.

— Но почему?! — спросили они в один голос.

— Она так хочет, — ответил Кристофер.

— Но что случилось, Кристофер? Вы же всего год как поженились, господи ты боже мой!

— Мам, так случилось. Вот и все.

— Ну что ж, тогда возвращайся домой, сынок, — сказал Генри.

— Нет, — сказал Кристофер. — Мне здесь нравится. И практика хорошо идет. У меня нет намерения возвращаться домой.

Генри провел весь вечер в гостиной: сидел, опустив голову в ладони.

— А ну-ка, встряхнись, хватит уже! — окликнула его Оливия. — Ты же не Роджер Ларкин, слава богу!

Но у нее дрожали руки, и она вернулась на кухню, вытащила все из холодильника и вымыла решетчатые полки и все внутри губкой, которую то и дело обмакивала в миску холодной воды с чайной содой. Потом все снова убрала в холодильник. Генри по-прежнему сидел, опустив голову в ладони.

Все чаще и чаще Генри сидел в гостиной, опустив голову в ладони. Однажды он вдруг повеселел.

— Он вернется домой, вот увидишь, — пообещал он.

— Почему ты так уверен?

— Это же его родина, Оливия. Наше побережье — его родина.

Словно для того чтобы доказать себе силу притягательности этой географической точки для их единственного отпрыска, они принялись разыскивать данные о своей генеалогии, ездили в Огасту — работать в библиотеке, посещали старые кладбища за много миль от их города. Предки Генри прослеживались на протяжении восьми поколений, предки Оливии — на протяжении десяти. Ее первый предок прибыл из Шотландии, семь лет работал по договору у хозяина, потом — самостоятельно. Шотландцы были несговорчивыми, задиристыми, стойкими людьми, способными вынести такое, что вам и не снилось: обнажение почвы, морозные зимы без пищи, амбары, сгорающие дотла от удара молнии, умирающие рядом дети… Но они упорно добивались своего, и у Оливии на какое-то время становилось легче на душе, когда она читала об этом.

Однако Кристофер все не возвращался. «Прекрасно», — говорил он, когда они ему звонили. «Прекрасно».

Но кто же он такой? Кто этот чужой человек, живущий в Калифорнии? «Нет, только не сейчас, — сказал он, когда они собрались было лететь к нему в Калифорнию. — Сейчас не очень удачное время».

Оливия с трудом могла усидеть на месте. Вместо кома в горле она теперь ощущала ком как бы во всем теле, неизбывную боль, которая, казалось, не дает пролиться такому количеству слез, что могли бы заполнить залив, который виден из их фасадного окна. Ее воображение было до краев заполнено воспоминаниями о Кристофере: вот он, совсем еще малыш, тянется потрогать герань на подоконнике, а она шлепает его по руке. Но ведь она его любила! Господи боже, она его любила. Во втором классе он чуть себя не поджег, пытаясь сжечь контрольную по правописанию в лесу за домом. Но он ведь знал — она его любит. Люди ведь всегда точно знают, кто их любит и как сильно, — Оливия убеждена в этом. Почему же он не разрешает родителям хотя бы повидаться с ним? Что они такого сделали?