Harmonia caelestis - Петер Эстерхази

222

Сюжет разворачивается в нескольких временных пластах. Пласт первый: мой отец обычно говорил ребенку, что это он, ребенок, соблазнил его, что у него ничего и в мыслях не было, но ребенок настолько мил, что он не мог ничего поделать, однако если ребенок проболтается, то мать и бабуля — к которой ребенок испытывал особенную любовь — рассердятся на него, разгневаются, и не исключено, что подарят его цыганам, или, что еще более вероятно, если ребенок накапает на него, мой отец уйдет из дому, семья будет голодать и вынуждена будет продать дом. В такой ситуации ребенку не остается ничего, кроме самоубийства, но, к счастью, его вовремя вытаскивают из воды. План второй: ребенок испытывает серьезные сомнения, что у моего папочки достаточно сил, чтобы попросить прощения (и проч.), таким образом, весь груз моральных проблем придется тащить на себе ребенку. Ненавидеть мерзавца, мстить! кричит он, но мой отец к тому времени уже мертв. A-а, наверное, я опять его пожалела бы. Кусок дерьма. Пожалев такое дерьмо, ненавидеть его уже невозможно. Хер дубовый — дуб херовый, не один ли хер? Моя мать заняла сторону моего отца. В ее глазах ребенок был, в сущности, маленькой сучкой, которая если уж возбудила моего папочку, то могла бы и успокоить его. Моя мать была вне временных пластов.

223

Рассмотрев варианты, швейцарская Лига защиты детей (Kinderschutzbund) попыталась сформулировать критерии, по которым растлением считается, если 1) мой отец появляется обнаженным перед ребенком; 2) мой отец раздевается на глазах у ребенка, особенно если они одни, как мой перст (тем более средний); 3) мой отец в разговоре затрагивает тему своих гениталий; 4) мой отец подглядывает за ребенком, когда тот раздевается, моется, справляет естественную нужду; 5) целует ребенка взасос; 6) совершает манипуляции (ясно где); 7) мой отец уговаривает ребенка дотронуться до его (моего отца) причинного места; 8) мой отец мастурбирует на глазах у ребенка, или наоборот; 9) мой отец думает, что ребенку — моей младшей сестренке — пора уже научиться тому, что делает моя мать, хотя и не так и не столь часто, как того вправе ожидать от нее глава семейства, поэтому наступил черед моей младшей сестры, отчего моей матери вовсе не обязательно вести себя подобно глупой ревнивой гусыне, и он пригибает головку сестренки к своей ширинке, та пытается вырваться, но не может (не тут-то было), а потом ее долго рвет, вызорачивет наизнанку (Du bist doch mein Vater![63]), у нее поднимается температура, и на следующий день она не идет в школу, где на уроке Закона Божьего ее одноклассники знакомятся с житием св. Фомы Аквинского, а по математике проходят аксиомы Евклида; 10) мой отец проникает во влагалище и/или прямую кишку (ребенка) с применением пальцев, полового члена или инородного предмета; и, наконец, 11) если он только потирает ими те же места. Как все люди, помыслы и дела которых зиждутся на моральных принципах (христианская Венгрия), мой отец — совесть которого из 280 тысяч ежегодных прелюбодеяний (из них 20 тысяч с несовершеннолетними) обременяют всего 75 процентов случаев, ибо все остальное — не в счет: это братья и сестры, дядя, тетушка (!), друзья родителей и прочие (например, один исследователь истории Королевского Общества) — согласен с критериями Лиги по пунктам с 5-го по 11-й, но с первыми четырьмя не согласен категорически и считает, что они притянуты за уши. Они что, хотят нас вернуть во времена пуританства? Неужто моя жена должна падать в обморок, если ее ребенок, мой сын, случайно застанет ее в неглиже? Это слишком, подводит итог мой отец.

224

Мой отец упорно молчит. И только дрожит. Говорить он боится. На то, что с ним приключилась беда, указывают немые признаки, которые мы, к сожалению, не всегда замечаем. На униженность и позор моего отца может указывать многое. Например, навязчивое мытье. Мой отец, постоянно чувствуя себя грязным, беспрерывно моется, принимает душ и ванны. Кроме того, он одевается в старинные одежды (широкие бриджи), скрывающие его женственные округлости. Избегает контактов с людьми и впадает в панику, сталкиваясь с представительницами противоположного пола. Отказывается раздеваться перед уроком гимнастики. Писается по ночам. Ворует (мой отец). Шатается неизвестно где. Угрожает покончить с собой. Страх, позор убивают слово. А внимание дарит надежду. Растерзанные ягодицы, разумеется, тема особая. Хотя ляжки у моего отца крепкие, как дубы, от них веет ужасом.

225

Любимый деликатес моего отца — китовый язык. Он любит его даже больше, чем говяжий рубец. Поэтому он и его друзья поступают так: окружают кита и щиплют его до тех пор, пока тот от боли не вскинется, не разинет пасть: ааааа! Тут-то они и вырывают у него язык. Когда это удается, отец радуется, буквально трепещет от счастья. Единственное, о чем он искренне сожалеет, это то, что кит может умереть (а киты от этого умирают). Но ведь он этого не хотел! Сердце его просто разрывалось на части! Кстати, он и его друзья любят еще молодых тюленят. Они ловят их пачками — зрелище не для слабонервных, потому что тюленьи детеныши умеют плакать — и, что интересно, начинают кидаться ими в воде, как ватерполисты, отчего кровь тюленят закипает, и они делаются от этого вкуснее. Мой отец умеет красиво жить. Но однажды — уже после Рождества Христова — они наловили слишком много молодых тюленят и одного не съели, он никому не был нужен, наелись все до отвала. (Мой отец был гурманом и обжорой в одном лице.) И тогда мой отец, нежно похлопывая малыша, повел его к берегу, где осталась его мамаша, которая буквально затрепетала от счастья. Она ожидала чего угодно, но только не этого.

226

Мой отец был добрым человеком — потому что есть только две категории, на которые можно разделить людей: добрые и злые, к примеру, Гитлер (был) злой человек, а мой отец — добрый, но это вопрос везения. Дело в том, что, когда он решил, что, прежде чем выстрелит себе в рот, застрелит двух сыновей моего отца, и после необходимых приготовлений и проверки оружия вошел в нашу комнату, ангельская красота моего братишки, его белокурые волосы, черные алмазы глазенок так поразили его, что отец в ужасе бросился вон, чтобы совершить вторую половину (а если считать количество выстрелов, то треть) задуманного. Хотя возможно, что выстрелы, которые не прозвучали, и не коснулись бы его доброты.

227

В чем вся заморочка? Несколько упрощая, в том, что мой отец просто достал сына моего отца. Сам он называет это любовью; он его достает, понимает, что достает, значит, любит. Сын моего отца, со своей стороны, считает, что мой отец попросту достает его (даже если иногда замечает, что делает он это не без любви). Мой отец настаивает на том, чтобы сын, в собственных интересах, любил его. Ну а если сын будет упираться, то он, в его, сына, собственных интересах, заставит его. И чем дольше сын будет считать, что отец его достает, тем дольше он будет его доставать, называя это любовью. Что остается сыну? Лицемерить, лицемерно пытаясь скрывать свое лицемерие даже от самого себя. Но провести моего отца невозможно. Двуличие — это мерзость, заявляет он сыну. За ложь, тебе же во благо, я буду тебя наказывать. В результате сын моего отца понимает, что больнее всего его наказывают, когда в насилии моего отца он видит только насилие, но лицемерно скрывает это от самого себя, а также скрывает то, что он что-то скрывает. Таким образом, сын моего отца скрывает от себя все на свете. Он вообще не заглядывает в себя. Тогда мой отец делает следующий шаг. Полагая, что опущенные плечи и поникшая голова — красноречивые проявления мягкотелости, тупоумия и трусости, он придумывает для их излечения всяческие приспособления. Самое простое и радикальное из них — мост, способствующий укреплению мышц спины и шеи: два стула, отставленные друг от друга на длину тела, каковое должно лежать прямо, не прогибаясь, опираясь лишь на затылок и пятки. Чтобы сын моего отца не ходил гусаком, гордо выпятив грудь, мой отец изобрел отвратительнейшее из всех чудес света — плоскогрудник, который так сдавливает грудную клетку, что удушье распространяется по всему телу. Наплечный хомут с особыми пружинами помогает сыну расправить плечи. А выпрямитель способствует выработке правильной осанки. Он представляет собой укрепленную над сиденьем парты металлическую крестовину, которая давит на ключицы и плечи так, что после недолгого сопротивления человек принимает безупречно прямую позу. Вертикальная штанга препятствует тому, чтобы молодые люди закладывали ногу на ногу, что не только замедляет кровообращение, но и вредно по некоторым другим, деликатным соображениям. А наплечник с кольцами заставляет во время сна лежать на спине, не позволяя юноше в безответственном сладострастии поворачиваться на бок. Мой отец, сознавая, что его методы зачастую приводят к определенной негибкости, все же стремится к тому, чтобы вызываемая болью покорность стала благородной привычкой. Все это дополняется обязательным (даже зимой) умыванием холодной водой и жесточайшим запретом на мастурбацию (во все времена года). Так балансирует педагогический демон моего отца, нащупывая точку опоры в текучем потоке времени.