Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

Гай отмахивался: отец относился к древним обрядам пренебрежительно, хотя и соблюдал обычаи — в январские календы занимался тем, чем хотел заниматься потом весь год, в положенные дни кидал через плечо черные бобы, но все это совершал как заученный ритуал, не вкладывая ни капли страсти. Гай и того реже вспоминал о древних богах. Разве что поутру, когда заглядывал в шкафчик домашнего алтаря, надеясь отыскать в нижнем отделении остатки вчерашнего обеда.

Да, отец всегда надеялся только на себя. Ночью, когда они возвращались из амфитеатра и из переулка выскочили четверо, он попросту отобрал у Гая плащ с деньгами, полоснул по ткани кинжалом, и монеты со звоном покатились по мостовой. Грабители, увидев в свете луны приманчивый блеск серебра, кинулись собирать. Осторий же попросту перебил всех — деловито и споро. Расправа длилась несколько мгновений. Потом сорвал с одного из убитых толстый плащ и собрал раскатившиеся монеты.

— Хочешь добить вон того? — спросил у сына Осторий, указывая на раненого грабителя, что корчился на мостовой.

Гай отрицательно замотал головой.

— Зря. Этот опыт тебе может пригодиться.

Бывший военный трибун одним точным движением прикончил грабителя.

Утром, вспоминая этот эпизод, Гай решил, что поступил правильно. Не он победил этого парня, не ему распоряжаться его жизнью.

Расплатившись с неотложными долгами, Осторий Старший отложил все золотые монеты в бронзовый кошелек и надел на запястье Гаю.

— Ты мне их даришь? — изумился мальчишка.

— Почему бы и нет?

* * *

Будущее теперь представлялось вполне приемлемым. И даже перспективным. Они с отцом посетили претора Плиния. Этот человек был моложе отца, но выглядел старше: худой, немного сутулый, с узкой грудью и начинающим лысеть лбом. Он улыбался мягко, чуть виновато, с отцом немного поговорил о своей службе в Сирии, Гая похвалил и спросил, учится ли мальчик и каковы его учителя. Гай отвечал рассеянно, мысленно он пытался представить Плиния одетым вместо сенаторской тоги с пурпурной полосой в военную тунику и панцирь да еще на коне, но никак не получалось вложить ему в руки меч — только острый бронзовый стиль могли держать эти тонкие и такие слабые пальцы.

— Трудненько растить детей в наш век выгодной бездетности. Мальчику надо начинать службу при каком-нибудь серьезном наместнике, — принялся рассуждать Плиний, — хорошем начальнике и человеке достойном. Что скажешь о Марке Ульпии Траяне? Он три года назад был консулом, а ныне в наместниках, его переводят из провинции в провинцию, но своих людей он всякий раз забирает с собой. В военном деле он разбирается прекрасно, в отличие от нынешних выскочек, прослужил военным трибуном десять лет, как служили наши предки прежде, а не так, как служат ныне — промаявшись бездельем год на канцелярской работе в принципии легиона. Траян начинал, кстати, как я, в Сирии.

— Траян… кажется, он из Испании? — Отец заколебался, и это было видно.

— Из Италики Испанской. Его семья поселилась там еще во времена Сципиона Африканского.[82]Отец Марка Ульпия, как ты знаешь, был консулом, император Веспасиан занес его в патрицианские списки.

Осторий скривил губы. Цена аристократизма нынешних патрициев была всем хорошо известна. Впрочем, иных уже не было в Риме.

— Ты прав, — согласился с его немой репликой Плиний. — Но все же подумай о том, чтобы сын твой служил у Траяна. Хорошее начало для карьеры.

— А потом?

— Потом… я бы мог помочь тебе деньгами и дополнить твое состояние, чтобы ты прошел ценз и вернулся во всадническое сословие.

— Подарить мне четыреста тысяч сестерциев?

— Почему нет? Всем известна твоя честность, Осторий. Хорошему человеку и доброму римлянину я обязан помогать. Состояние мое среднее по нынешним меркам — двенадцать миллионов сестерциев, но мне вполне достаточно.

Плиний — такой странный человек, вечный ученик, исполняющий урок — урок добра и доброжелательности. Он постоянно взвешивает на весах — хорошо или плохо он поступает, стремится к добродетели скорее разумом, нежели сердцем, но стремится изо всех сил. О своих добрых делах Плиний торопится сообщить, но при этом почти кокетливо преуменьшая сделанное, скромничая и немного жеманясь. Но было нелепо его упрекать за это — ему нравилось слыть добродетельным.

— Нет. Не нужно. — Осторий Старший демонстративно расправил плечи.

— Тогда что ты скажешь о сорока тысячах для твоего сына? Он бы мог после нескольких лет службы у Траяна стать центурионом в легионе.

— Я подумаю, — наклонил голову Осторий.

— Не думай слишком долго. Я столько друзей потерял, стольких, мой друг, — признался Плиний. — Уже кажется, и нет рядом со мной никого.

— Ты боишься? — спросил Осторий.

— Верные люди мне сообщили, что у императора лежит на меня донос, но почему-то Домициан не дает ему хода.

— Быть может, у императора на каждого из нас есть донос? — предположил Осторий. — И в нужный момент принцепс даст кляузе ход?

— Ты слышал о последнем спектакле Домициана? — Плиний, кажется, был счастлив, что нашел собеседника, с которым можно поговорить откровенно. Нет ничего приятнее такой беседы. — Император созвал к себе самых уважаемых, самых достойных людей в Риме.

При слове «достойный» Осторий слегка скривился, но ничего не сказал.

— Они пришли и что же видят? — продолжал Плиний. — Столовая вся убрана черными тканями, а перед каждым местом обеденного ложа[83]установлено мраморное надгробие, и на мраморе выбито имя гостя.

Все молча заняли свои места — каждый напротив своего камня. Уверенные, что это их последняя трапеза, гости с трудом сохраняли остатки мужества. Когда распахнулась дверь, все вздрогнули: ждали палача. Но в столовую неожиданно вошли обнаженные мальчики-рабы. То ли нубийцы, то ли выкрашенные в черный цвет. Они исполнили танец и удалились. После этого стали подавать поминальные блюда из тех, что обычно готовят для Манов.[84]Гостям кусок не шел в горло, а тем временем Домициан, укрывшись где-то за занавеской, монотонным заунывным голосом читал истории про убийства и кровавые пытки. Когда, наконец, черная пирушка закончилась, гости, не веря, что им позволяют уйти, отправились домой. А вслед им из Палатина уже мчались рабы с подарками от императора.

— Надеюсь, мой добрый Плиний, тебе не довелось присутствовать на этом обеде, — заметил Осторий.

Хозяин кисло улыбнулся, и его улыбку можно было трактовать двояко. Осторий Старший подумал, что Плиний на этом обеде побывал, его сын — что всего лишь слышал об этой «шутке» императора.