Заградотряд - Сергей Михеенков

До вечера немцы не атаковали. Рота, измученная предыдущими боями, потерями товарищей и окопными работами, отдыхала.

Артиллеристы возились на своих позициях всю ночь. Но к утру и они затихли. Почему немцы не воспользовались слабостью русской обороны и не организовали новую атаку, теперь гадали и в окопах возле Малеева и Екатериновки, и в штабах.

Мотовилова, не спавшего уже которые сутки, ещё с вечера сморил сон. Но оказался он таким, что лучше бы и не смыкать глаз. Приснилась Тася. Не одна, с ребёнком. Тася стояла на той проклятой дороге под Минском, где он с Володей Колесниковым и водителем попутной полуторки закопал её в воронке от бомбы. Она держала на руках ту самую девочку-беженку и говорила: «Смотри, Стеня, это же донюшка наша. Донюшка…» И девочка вроде тоже живая. Хотя платьице заляпано кровью. Мотовилов потянулся к ним, что-то хотел закричать, увести с дороги, чтобы не стояли на открытом…

Его растолкал связной Самошкин.

– Товарищ старший лейтенант… Товарищ старший лейтенант…

– Что? Немцы? – он вскочил на ноги, метнулся к выходу.

– Бредили вы, товарищ старший лейтенант, вот и разбудил я вас. Вы уж простите. – Самошкин стоял посреди землянки в гимнастёрке без ремня, виновато смотрел на Мотовилова.

В землянке было тепло. Пахло берёзовой заболонью и берестой. Это оттого, что накатник над головой и сруб был набран из свежих берёзовых брёвен. Бойцы старались, словно зимовать здесь надумали. «А что? Силёнок бы побольше, да постоянное усиление, и всерьёз остановили бы его», – подумал Мотовилов. И снова взяла его тоска по полку. О том, полносоставном, со всеми службами, артиллерией и миномётными ротами, с медсанбатом и разведротой по полному штату, с батальонами, где все от рядового стрелка до комбата – кадровые. Был полк – и нет полка. Был полковник Мотовилов…

– У нас попить что-нибудь есть? – спросил он связного.

– Попить? – переспросил Самошкин. – Иль как?

– Попить, попить.

– Есть. Вон, ведро под досточкой. Давеча, смех, артиллеристы полведра выпили. А я ещё принёс. Родничок тут недалече.

Он посмотрел на связного. Мужик молодой, и тридцати нет, а разговаривает как старик. На хуторе жил. Плотник хороший. Это ведь он, Самошкин, рубил в землянке присад и вставлял дверь. Стол вон сколотил. Полати. Такую землянку жалко будет оставлять. А может, и правда, зазимуем тут. Немец-то тоже поутих, не тот стал, не такой напористый и нахальный, как летом.

– Разведка не возвращалась.

– Нет.

– А Хаустов? Из первого взвода?

– Это который прохвессор, что ли?

– Ну да, профессор.

– Не было. Никого не было. И немец тоже притих. Спит, бусурманин чёртов.

– Если Плотников или Хаустов появятся, сразу разбуди меня. Понял?

Плотников, Плотников… Где ж ты сгинул? А Хаустов и не должен вернуться, вспомнил Мотовилов приказ, им же самим и отданный, что смена у него завтра в полдень на разъезде. «Вот тебе и профессор. Стать-то офицерская. Хотя и тянется передо мной, как рядовой солдат. Выправку не спрячешь. А боец хороший. Такого бы начальником штаба, – подумал он, – в полк…» Мотовилов дал волю своим заветным мечтам. Да и что ж, лучше об этом думать, чем о Тасе или Плотникове.

Нет, невозможно было лежать и думать о чём попало. От бензиновой коптилки болела голова. «И что он в бензин подмешал, – подумал Мотовилов о своём связном, – что так болит голова? Да просто выспаться надо, отдохнуть как следует», – наконец догадался он. Но тут же понял, что уснуть больше не сможет. И лежать без сна и без дела в тепле на полатях, застланных соломой и шинелями, противно. «Откуда Самошкин столько шинелей натаскал? Небось с убитых…»

Мотовилов оделся, выпил ещё одну кружку воды, снял с гвоздя автомат Плотникова и сказал Самошкину:

– Я – в траншею. Пойду свежим воздухом подышу.

Мотовилов вышел в ход сообщения и обнаружил, что уже рассветает. Значит, он всё же успел хорошенько поспать.

В ячейке шевельнулся часовой.

– Не спишь, Марейченко? – окликнул он часового.

– Не сплю, товарищ старший лейтенант, – отозвался тот хриплым, заспанным голосом.

Где-то за лесом, в стороне Екатериновки, а может, и глубже, голосили петухи. Мотовилова это даже позабавило. Петухи орали и в немецкой стороне. «Вот у кого свои заботы», – подумал он. И правда, что петуху война? Ему о курах думать надо, свой порядок держать, свой ранжир строить.

Рассветало медленно. Глубокой осенью всегда случаются такие ленивые рассветы, особенно когда зарядят дожди, переходящие в снег. То ли рассветает, то ли смеркается, сразу и не догадаешься. Зари не видать. Что и хорошо: значит, немецкие самолёты не прилетят. А если не прилетят самолёты, то, может, и колонны по большаку не пойдут. Чтобы пустить по дороге свои колонны, немцев сперва Третью роту сбить надо, да истребительно-противотанковый полк. Правда, если они прорвались на соседних участках, то этот большак им уже и не понадобится. Что ж они тут ждут? Чего выгадывают?

О прорыве на соседнем участке Мотовилов старался не думать. В конце концов, он решил для себя так: за другие дороги пускай отвечают другие, а я должен стоять здесь, и буду стоять, пока есть в окопах бойцы, а в их подсумках патроны.

Он шёл по ходу сообщения, заглядывал в ячейки, где под плащ-палатками и шинелями на соломенной подстилке спали его бойцы, обхватив винтовки. Перебирал в памяти эпизоды прошедших дней. Оценивал, во что, во сколько жизней, обошлись его просчёты. Вспоминал убитых. Он помнил всех. И совершенно не думал о том, что необходимо сделать что-то такое, что поможет ему вернуть его четыре шпалы и прежнюю высокую должность командира полка. Вчера, когда в Малееве начала накапливаться немецкая моторизованная колонна и ещё неясно было, помогут им «катюши» или не успеют с выдвижением, как это не раз случалось, он с болью думал: «Эх, Мотовилов, где твой полк? Сюда бы его сейчас! Полк, полк… Об этом думать – всё одно что кастрированного барана яйцами дразнить».

Перед пулемётным окопом он остановился, чтобы закурить. Но как присел, так и сидел, пока не дослушал разговор пулемётчиков. Разговаривали двое. Это бы расчёт сержанта Трояновского. Самого Трояновского вчера утром отвезли на санитарной подводе в Серпухов. Рана оказалась серьёзной. Пробило лёгкое. Ночью начал задыхаться. А утром, как только из тыла прибыл санитарный транспорт, погрузили на телегу и – выздоравливай, сержант Трояновский да поскорее возвращайся. Как он ловко мост рванул! Вместе с танком. Надо как-то часок выкроить и представления на людей подготовить. На особо отличившихся в боях против немецко-фашистских захватчиков, в гриву-душу их… Народ-то, если подумать, хороший ему попался. Не все успели солдатами стать. Но это уж – какая кому судьба. «Вот выберемся из этой кутерьмы, – подумал Мотовилов с надеждой, – и тогда засяду за представления». Список на награждения он уже вёл. В блокноте выделил отдельный листок и пополнял его убитыми, ранеными и уцелевшими. Все они отличились в бою и достойны наград. За убитых медаль родня получит. Это будет справедливо. Может, детям в сельмаге лишний кусок хлеба выдадут за погибшего батьку.