«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи - Сергей Бузинин

Одними из бесконечной вереницы искателей счастья, сгинувшими где-то в лесах за Нижним Тагилом, были родители Леши Пелевина. Шестилетний мальчонка их почти не помнил – в памяти остались лишь ласковый материнский голос да смеющийся отец, положивший перед восторженным сыном крохотного серого щенка: «Будет тебе, Алешка, другом, пока мы по делам упалимся!»

Больше он их не видел. Родители уехали на промысел и пропали, не оставив ни малейшего намека о своей судьбе. Для Урала, где любой старатель знал, что упокоиться под крестом – удача, и немалая, подобная история была знакомой и привычной.

Зато Леша хорошо помнил, что произошло потом. Как спустя какое-то время после ухода родителей в их доме собрались чужие люди: они часто кивали на Алексея и невнятно толковали о его судьбе. Как он сам, перепугавшись от непонимания происходящего, забился в угол и крепко обнял серого друга по кличке Бирюш – единственное существо, нуждавшееся в тот момент в сочувствии больше его самого.

А потом в сенях гулко грохнула дверь, все разговоры враз умолкли, а дверной проем заслонил человек, показавшийся Леше огромным, словно гора. Нежданный гость какое-то время смотрел на мальчика сверху вниз, а потом присел, и сорванец смог рассмотреть визитера: крепкого, неопределенного возраста мужчину с густой темной бородой, косматыми бровями и зелеными шальными глазами.

– Ты, малой, меня не бойся, – негромко, но внушительно бросил незнакомец. – Брат я мамке твоей. Меня дедом Колываном зовут, будешь со мной жить?

– Без Бирюши не пойду никуда… – тихо, но непреклонно буркнул Леша.

– Верно, – кивнул дед Колыван. – Друга бросать – последнее дело.

Мужчина протянул руку и погладил щенка. Тот радостно взвизгнул и ласково лизнул ладонь гостя. Моментальное единение человека и собаки наполнило Лешину душу безграничным доверием к родственнику, и он, более не задумываясь над странностями бытия, встал и начал собираться в дорогу.

Впоследствии он никогда не жалел о решении пойти за дедом Колываном. А последующие двадцать лет неразрывно связали двух столь непохожих, но безгранично близких друг другу людей.

Дед – если можно назвать дедом мужчину, разменявшего пятый десяток – был человеком странным и, наверное, даже удивительным.

О своем прошлом он почти не рассказывал. Всегда мрачноватый, суровый и немногословный, он ведал обо всем, что было и есть на Урале. Знал и об охоте, и о старательском деле, и об обычаях и законах; хаживал по Уралу – от вогульских стойбищ вверх по Оби до киргизских степей за Оренбургом, от села Абатского на Тобольском тракте до самого Соликамска. На равных говорил и с начальством, и с голытьбой, и с каторжанами. Святое писание помнил так, что священники его сторонились, в доме держал великое множество книг на разные темы. Жил охотой и рудным промыслом, а в доме – маленькой заимке близ села Никито-Ивдельское, только зимовал, да и то не всегда. Деньги у старика водились: однажды Леша видел, как дед Колыван расплатился за новое ружье старинным тяжелым золотым червонцем.

Пока Леша не вошел в возраст, дед оставлял его на заимке под присмотром древнего старика-мансийца, верного Колывану, словно раскольник – двоеперстию. Однако едва мальчишке минуло восемь лет, дед стал брать его с собой в путешествия. Поначалу ходили недалеко, но с годами обошли весь Урал. Видали и долины горных рек, ведущих в Пермскую землю, и бесконечные заснеженные леса на севере, и шумный Екатеринбург, а после и юг, где отступали прочь леса и начинались бескрайние, дикие башкирские степи.

Урал не зря называли краем странным и удивительным. Он словно являлся границей всего: русских земель, обитаемого мира, христианского бога. Здесь заканчивались сказки о сером волке и Иване-дураке и начинались легенды о мастерах-камнерезах и подземном змее – полозе. В этих краях богатством считали не горсти отчеканенных монет с ликом правителя на орле, а россыпи самоцветных камней и струящийся сквозь пальцы золотой песок. Эти места меняли саму людскую суть: пришедшие сюда люди либо принимали суровые первобытные законы, либо растворялись в просторах лесов и гор без следа. Разделяя пространство, эта граница отделяла и исконные русские ценности – землю и волю, от ценностей уральских – мастерства и терпения.

Очень быстро Леша усвоил первый урок деда Колывана – люди уважают тех, кто помощи не просит, но сам всегда может ее оказать. Фарт вообще считался на Урале ресурсом более важным, чем золото.

Многоснежные зимы старик и юноша просиживали на далекой ивдельской заимке, глядя, как переливается в небе, словно дивная восточная ткань, северное сияние. Коротая долгие вечера, дед Колыван рассказывал Леше о том, как велик мир за пределами Урала: о том, что он видел за прожитые годы, что слышал от умных людей и прочел в книгах. Школы Пелевин не знал, грамоту выучил по Новому Завету, арифметику – пересчитывая патроны, а остальные науки пришли к нему с рассказами Колывана о повадках зверья, о том, как ориентироваться по положению звезд на небе, и о том, по каким признакам искать в земле железо, медь или золото.

– Только надобно ли тебе это? – рассудительно произнес дед, поглаживая Бирюша, вымахавшего в трехпудового желтоглазого, похожего на крупного волка, пса. – Золотом человек не счастлив, а болен. Взять хотя бы Сюткина Никифора – отрыл он в сорок втором годе на Царево-Александровском прииске, что возле Миасса, золотой самородок больше чем в два пуда весом. Смотрителя прииска тогда орденом Святого Станислава пожаловали, управляющего промыслом – премией в размере годового жалованья. Сюткину же сообразно Своду Законов выплатили награду больше чем в тыщу целковых, да еще и вольной пожаловали. Ему б тот капитал к делу пристроить, а он пошел себе в разнос, запил, закуролесил, порот был прилюдно… Когда видал его последний раз, он пьянющий по улицам шлялся да что-то про дорогу в облака распевал. Помер молодым – вот и все его счастье. А возьми Якова Коковина. Мастер из наипервейших, столица его уважала, а как попал ему в руки тот изумруд, что по весу «фунтовым» прозвали, – и кончился человек, лишь только богатства коснулся. В тюремной камере руки на себя наложил, а изумруд сгинул неведомо куда…

Иногда они ходили на лыжах к вогульским стойбищам – менять меха на порох и на капканы. Насмотревшись на их жизненный уклад, в рассказы Колывана, что манси некогда славились как могучие воины, наводившие ужас на русских поселенцев, Леша уже почти не верил, но старику не перечил. Несколько раз останавливались ночевать в вогульских чумах, где правая сторона жилища – мужская, левая – женская. Спали на лежаке из еловых веток, укрывшись оленьими шкурами и греясь от чувала, стоящего на женской половине.

– Главного шеста не касайся, – учил Колыван Лешу. – Кутоп-юх они его называют. Священным у них считается. Вроде как центр мира у древних эллинов.

Прочитав наставление, дед отвернулся и спокойно уснул, а Лешка, опасаясь даже невзначай зацепить треклятый шест, проворочался полночи без сна и впредь всеми правдами и неправдами ночевок в стойбищах пытался избегать. Хотя после того, как однажды Колыван с Лешей спасли пять мансийских семей в отрогах Чистопского хребта, отказываться от подобной чести стало затруднительно.