Дело о гастрономе - Павел Барчук

завернутой в полотенце, которое было бессовестным образом спёрто Стасом из плацкарта. Я его за это даже не ругал, потому что поступок очень правильный. Мало ли, вдруг нас уже ждут. Искать-то точно ищут, по крайней мере, должны. Чекисты. А так — несу сверток. В свертке может быть, что угодно. Пирожки от бабушки, например.

— Жорик! — Следом за Матвеем Егорычем и Андрюхой выскочила Тоня, — Ну, что ж вы творите! Я чуть с ума не сошла от нервов. Представляешь мое состояние, когда домой вернулись гости, а хозяева уехали вместо них. И главное, так никто и не объяснил, почему вышло все наоборот. Матвей Егорыч только смеется и тебя бестолочью называет. А я чего только не передумала!

— Ага… Сам в шоке… — Ответил я домработнице, стянул кеды и двинулся к ванной комнате.

Ужасно хотелось помыться. Ночевка на кладбище, это, конечно, мероприятие крайне увлекательное, но у меня такое чувство, будто я весь грязный. По уши. Думаю, так и есть. Пока по развалинам церкви лазил, все стены и полы обтер.

— Тут девушка приходила утром… — Многозначительно сообщил дед Мотя и посмотрел на меня как-то искоса. Видимо, этот взгляд обозначал намек на то, что враг не дремлет. — Та самая, из библиотеки. Помнишь, которая уже была недавно. Говорит, снова путаница с книгой вышла. Вроде не ту отдала, просила вернуть. И так запросто, главное. Отдайте, мол, книгу. Ага! Этак если каждой бестолковой девице добро семейное разбазаривать, то и по миру пойти можно.

— А Вы что? — Я замер посреди коридора, не дойдя до двери ванной. Но внешне старался выглядеть спокойным. Просто Тоня стояла прямо передо мной и смотрела прямо на меня. Взгляд у нее был, будто мы не два дня не виделись, а два года.

К счастью, Андрюха, убедившись, что вернулись все в том же составе, в котором и уехали, тут же скрылся обратно в кухне. Он бы тоже уши грел. Только в отличие от домработницы Переросток знает все интонации Матвея Егорыча. Он бы сразу спалил, что беседа идёт между нами с подтекстом.

А вот Тоня стояла рядом с Матвеем Егорычем, прижав руки к груди, и просто светилась от счастья. Вернулись ее любимые дети, я и Семен. Но при Антонине все равно в открытую не спросишь, да и показывать волнение тоже не сто́ит. Оно было, волнение. Хоть и не сильное. Ясно, что девушка приходила по заданию начальства. И это вовсе не директор библиотеки.

— А я — ничего. Она дюже хотела с тобой поговорить. Ну вот объяснил ей, если у них там бардак, то пусть сами с ним и разбираются. — Дед Мотя развел руками.

Я усмехнулся. Из его короткого рассказа можно понять, что девушка эта ушла отсюда не в лучшем настроении. Ей его, наверное, на неделю вперед испортили. Возможно, создали парочку комплексом и психологических травм. Это Матвей Егорыч умеет делать, как никто другой.

— Ну, что вы в дверях-то? Путешественники мои. — Тоня, наконец, сообразила, что целая куча народу стоит в коридоре, и начала суетиться. Протиснулась мимо меня, а затем кинулась обнимать Семена. Умрешь с нее. Домработрица с таким энтузиазмом тискала Младшенького, будто он не в Зеленухи случайно уехал, а сразу на войну.

— Проходите. Ужин только накрыли. Голодные, наверное. — Антонина подпихнула Саньку к кухне.

— Не то слово. — Высказался за всех Соколов. Его не надо было пихать. Он уже сам ломился на аромат, доносившийся из комнаты.

Поезд, на котором мы ехали обратно, вагона-ресторана не имел, поэтому пришлось довольствоваться тем, что смогла предложить проводница. А это, конечно же, неизменный чай и парочка печеньев. Печенья, кстати, она вытащила нам из своих закромов. Только потому что Семен жадно выпил чай, а затем громко сообщил о голодающих детях. Мол, об этих несчастных крошках вообще никто не заботится. А дети, между прочим, чувствуют головокружение и колики в животе. Я пообещал Сеньке, что скоро несчастные крошки, которым уже пятнадцатый год идёт, почувствуют ремень на своей заднице за то, что позорят родню. И если подумать хорошо, то можно вспомнить, что голодающие дети в поездку навязались сами. Обманным путем. После этого Младшенький сунул в рот все печенья, которые притащила сердобольная проводница, запил их еще одной порцией чая и улеглся спать.

Естественно, жрать хотели все. Не есть. Не ужинать. Не кушать. Жрать. После Тониных слов о еде началась суета. Сенька и Стас ломанулись в кухню. Там их развернули в обратную сторону и они кинулись в ванную, потому что Тоня полотенцем прогнала их мыть руки. Но ванная уже была занята мной. В итоге, я минут десять слушал, как эти двое ныли под дверью. С грязными руками Тоня их категорически не пускала, а пользоваться кухонной раковиной не разрешила. Где еда, там не место грязи. Вот такой был смысл.

Наконец, все умылись, помылись, нанылись, привели себя в порядок и поужинали.

Соколов тут же отправился спать, заявив, мол, в гробу он видал такие приключения. Причем, даже не в переносном смысле.

Семен, который начал дремать еще за столом, тоже исчез в районе спальни. Андрюху и деда Мотю удалось выпроводить с трудом. Им-то как раз спать совершенно не хотелось. Они выспались. Им хотелось узнать, как прошло путешествие. Но из-за Тони, которая постоянно находилась рядом, я этих рассказов избежал. Просто сам устал, если честно. А мне нужно было побеседовать с домработницей. Наедине.

Коробку, завернутую в полотенце, я сразу же спрятал в своих вещах, в шкафу. Предварительно, пока все остальные усаживались за кухонный стол, открыл и внимательно изучил стрекозу. Хотел запомнить все детали. Позже сравню обе броши. Но не при Тоне, конечно. Теперь меня интересовала шкатулка Светланочки Сергеевны. А вернее, ее содержимое. Поэтому, как только мы с Тоней остались одни, попросил ее принести мамочкины драгоценности.

— Скучаешь? — Антонина посмотрела на меня взглядом полным сочувствия. Грустно, с тоской. Потом жалобно всхлипнула.

Я сначала не врубился, о чем она говорит.

— По родителям скучаешь. Да? — Домработница тяжело вздохнула и вытерла кончиком неизменного кухонного полотенца подозрительно заблестевшие глаза. — Сначала все молчал бо́льше. Прямо будто немой. После несчастного случая. Я уже сильно переживать начала. Ну, как же это так. Трагедия, а ты даже слова не скажешь. Не поплачешься. Ненормально же. Ушел в себя. Еще эти провалы в памяти, как назло… Или наоборот, хорошо, что провалы. Гибель родителей не помнил. Уж и не знаю, что лучше, если честно. Прямо, одно к одному все… Семен плакал каждый день, но потом успокоился, отживел. Дите он ещё. Психика более гибкая. Понимаешь? В Зеленухи начал