Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

Маша хмыкнула:

– Ты от скромности не умрешь.

– Не представляю более нелепой смерти, чем умереть от скромности. Я хотел показать тебе «Зеркало любви» сейчас, потому что через неделю скульптура уезжает в Нью-Йорк. Вчера Кац получил официальное письмо оргкомитета выставки. Он направлял туда фотографии.

– Ты поедешь в Америку?

– Поедет скульптура. Меня никто там не ждет. Тем более что на выставку работа будет вывозиться от имени Каца.

– Каца?! С какой стати? При чем здесь Кац? А ты? Это же твое произведение?

Монмартик грустно усмехнулся:

– Я невыездной.

– Почему? Сейчас такого не бывает. Не те времена.

– Те, те… Я тогда наломал дров. После моей выставки. Я узнал, кто это был. И сделал с ним то же самое, что он с моими произведениями.

– Оторвал ему руки?

– Это было бы, конечно, правильнее. Я вылил ему банку чернил на голову.

– Класс! А кто это был?

– Граф.

– Наш Граф?! Но почему он?..

– Я и сейчас не могу этого понять. Когда-то он считался моим другом. Мы пришли сюда, в физмат, из одной школы. Это он привел меня когда-то к Кацу. Александр Самуилович набирал детей с шести-семи лет, а мне было одиннадцать. Граф к этому времени уже прекрасно рисовал. Он блистал в студии и считался лучшим по классу живописи. Скульптура ему давалась хуже. За три года я обошел их всех. Граф реагировал на это довольно болезненно, к тому же мы несколько раз сталкивались с ним по целому ряду морально-этических вопросов. И все же я не ожидал такой его реакции.

Женя замолчал. Маша его не торопила.

– Не знаю, как Маме-Оле удалось отстоять меня тогда, чтобы меня не исключили из школы. На директрису нажимал графский папаша, а ей не хотелось с ним связываться. Это я понял. Мне вменили разгром выставки и хулиганское поведение в отношении «товарища по классу» и поставили пару по поведению. Хуже того, мне припомнили шарж на президента и воспользовались тем, что Граф в это время только-только начинал формирование на базе школы ньюкомсомольских отрядов «Идущих рядом». У нас в крови поиски политических врагов народа. После этого произошел целый ряд случайностей. Из всех работ студии лишь мои были забракованы, когда шел отбор для выставки в Петербурге. Скульптура, которую послали на фестиваль искусств в Прагу, застряла на таможне. Потом разобрались, что это не вывоз произведения искусства из страны, но фестиваль уже закончился, и мы долго пытались понять, где же искать наш груз, чтобы вернуть его назад. Этим летом Кац лично вывозил мою «Девушку с запрокинутым лицом» в Израиль.

– Где ты получил третье место? – Маша вспомнила свою первую встречу с Монмартиком. – Это ж здорово?

– Нет, это неважный результат. Подростковый конкурс. Понимаешь, я не готовился специально. Мы отправили то, что оказалось закончено к данному моменту. «Девушка с запрокинутым лицом» – давнишняя ученическая работа. «Зеркало любви» на голову выше. Правда, американская выставка это тоже не верхняя планка, но гораздо серьезнее. Мне нужно туда попасть любым способом. Я никогда не прорвался бы под своим именем. А Каца все знают.

– Я говорю не о тебе, а о Каце. Это подло – присваивать себе чужие работы. Даже работы своих учеников.

– Прекратим этот разговор, – жестко остановил Монмартик.

Он накрыл скульптуру тонкой тканью, словно боясь, что лишний взгляд изменит что-либо в замысле автора.

29 декабря, пятница

– Ну, все, давай прощаться.

Женя притянул ее к себе, и она недовольно подставила щеку для поцелуя:

– Еще двенадцать минут до отхода поезда. Ты куда-то спешишь?

– Да. Я не могу опоздать.

– Конечно. Я все понимаю. – Маша поджала губы.

Через сорок минут с того же Ленинградского вокзала отходил поезд на Псков. Мама-Оля добро на поездку все же вымучила. Сборная команда из класса уезжала на зимние каникулы: в Псков и Великий Новгород. Маша – чуть севернее – в Петербург. Ерунда – три сантиметра на карте. «Дан приказ ему на запад. Ей в другую сторону…» Она не могла поехать с ними. Монмартик оказался прав: «Упущенные возможности не повторяются». Маша должна была сменить маму, которая уже больше месяца безвыездно ухаживала за бабушкой. Бабушке было значительно лучше, но о выписке никто не помышлял. Маша предложила себя сама. Родители не просили. Они считали, что ей надо отдохнуть. Полугодие Маша вытащила на все пятерки, зато чего ей это стоило. Но от того, что это была ее личная инициатива, тоска не становилась меньше. Женя мог, конечно, обидеться, что она не едет с ними. Пусть. Это его проблемы. Если мозгов хватит, то поймет, что она не имела право поступить по-другому.

Он подсадил ее в вагон, а сам, не оглядываясь, припустил вдоль залитого электрическим светом перрона, утыкающегося в здание Ленинградского вокзала.

Маша прошла в купе, где уже расположились пышнотелая глава семьи, которая постоянно шпыняла своего худосочного задерганного супруга и бледного, то и дело шмыгающего сопливым носом ребятенка лет семи. Тетушка одна могла заполнить собой все купе. Этому мешало лишь безумное количество таких же по габаритам чемоданов, которые молчаливый муж пытался размазать по всем имеющимся полостям. Маша поняла, что ее сумка здесь лишняя. Она подставила ее себе под ноги и забралась, сняв сапожки, на свое место у окна.

На стеклянном экране плоского однопрограммного телевизора показывали обеззвученный неинтересный фильм о посадке в отходящий поезд. Куда-то спешили, катя за собой сумки, возбужденные пассажиры, курили полураздетые мужики, провезли погромыхивающую тележку, груженную сползающими коробками. Белые мухи помехами электрически вспыхивали на экране и, кружась, исчезали за его нижней кромкой: изображение рябило.

Настроение тоже. Впереди были каникулы, которые она так ждала. Но с детства такие желанные и чуть-чуть волшебные новогодние праздники сейчас не обещали ничего, кроме уныния одиночества. За полгода Маша отвыкла от молчаливой свободы потерянного человека. В Москве она ощущала себя востребованной каждую минуту. И времени катастрофически не хватало. Две недели, в которые она будет предоставлена сама себе в Питере, пугали ее своей незаполненной пустотелой огромностью с единственным содержательным действием – сидением возле дремлющей в больничной палате бабушки. Неужели ей придется общаться с бывшими друзьями? Это страшно было даже представить. Возвращаться к тому, от чего полгода назад она в панике бежала? Она даже не думала, что совсем недавно уже побывала в родном городе. Та поездка была переполнена тревогой и проблемами больницы – она была не в счет.

Наконец, изображение на темном экране медленно без видимых причин слегка сместилось и, затем, заскользило направо, потихоньку наращивая бег.