Глашенька - Анна Берсенева

Они вообще не спорили ни о чем. Вначале, когда их отношения только выстраивались, у каждого из них хватало такта на то, чтобы не навязывать другому любое свое мнение, а теперь, когда все установилось между ними, пошло ровным и приятным ходом, – теперь трудно было и представить, что могло бы вызвать у них спор.

Поездка в пустынный замок была подарком Глаше. Виталий оплатил ее из гонорара за крупный международный проект, в котором участвовал как лингвист.

Глаша всегда считала, что лингвистика – это отвлеченная, едва ли не абстрактная область знаний, но оказалось, что сложные лингвистические исследования каким-то образом используются в мировых стратегических разработках. Их смысл был ей не очень ясен, она понимала только, что они касаются сущностных изменений в жизни народов. Это было нечто цивилизационное, востребованное не в отечественной, а в тонко организованной европейской действительности.

Виталий закончил очередной свой проект, и они уехали в Намибию, в этот дизайнерский отель, который он преподнес ей, как пирожное на тарелочке. Предварительно он поинтересовался, не хочет ли она провести отпуск в подводной лодке, любуясь в иллюминаторы рыбами и скатами – была и такая возможность, – но Глаша сказала, что к подобному экстриму она еще не готова.

– А я готов, – заметил тогда Виталий. – Я с тобой сильно переменился, моя дорогая. Полюбил необычные развлечения.

Учитывая, что Глаша любила, наоборот, все самое обычное, ход произошедшей с ним перемены был ей не очень понятен.

В Москве Виталий ходил по выходным на какие-то экстремальные гонки, а здесь, в Намибии, сразу же отправился кататься по пустыне на квадроцикле. Увлечения такого рода выглядели, может, и смешно, но вместе с тем трогательно. Во всяком случае, Глаша в них не вмешивалась. Это было ей тем более несложно, что она привыкла не нарушать пространство чужой личной жизни.

Она увидела, что Виталий идет по дорожке от велнес-центра, и захлопнула книгу. Отель был маленький, и ужин всегда происходил в обстановке интимной изысканности; следовало одеться соответственно.

Глаша вернулась в номер, когда, сняв белый махровый халат, Виталий стоял перед открытым шкафом, выбирая одежду на вечер. В череде ажурных арок, которыми была декорирована комната, он выглядел эффектно: отличная фигура, суховатая, ничего лишнего. Он оглянулся на Глашу. Она в очередной раз отметила, что крупные черты придают его лицу значительность.

– Надень розовую рубашку, – посоветовала она. – Под цвет дюн.

– Как-то по-девичьи будет, – заметил он.

– Совсем нет, – возразила Глаша. – Красиво и молодо.

Последний аргумент наверняка показался ему существенным. С тех пор как в его жизни появилась Глаша, он стал относиться к своему возрасту пристрастно. Хотя разница между ними была не разительная, всего в двенадцать лет. От этого они выглядели вполне гармоничной парой: при взгляде на них не создавалось впечатления, что мужчина пал жертвой гормональной бури и на старости лет завел себе девочку или женщина подцепила потерявшего голову от биологических сдвигов «папика».

К тому же и маленький Глашин рост пришелся очень кстати: хотя Виталий был невысок, она без опасений могла надевать рядом с ним обувь даже на самой высокой шпильке.

В общем, смотрелись они вместе идеально, это все замечали.

Туфли на шпильке – не туфли даже, а тоненькие подошвы с прикрепленными к ним узкими черными ремешками – Глаша сейчас и надела. С длинным вечерним платьем выглядело, на ее взгляд, неплохо.

Туфли на шпильках и вечерние платья появились в ее гардеробе с тех пор, как она переехала к Виталию; она и полюбила их за новизну связанных с ними впечатлений.

Прежде ей просто некуда было надевать вечерние туалеты: на шпильках не походишь по михайловским холмам и дубравам, а платье с открытой спиной уместно только на светском приеме, куда женщина обычно идет со спутником.

Три года назад Глаша осознала, что за тридцать с лишним лет ее прежней жизни у нее просто не случалось светских выходов. И спутник, и вечерние приемы, на которые ее с ним приглашали, – все это она узнала только теперь, с Виталием.

– Ты невообразимо красивая. – Он возник у Глаши за спиной и обнял ее, когда, стоя перед зеркалом, она застегивала у себя на шее цепочку-ленточку, сплетенную из белого, желтого и розового золота. Точно такая цепочка уже была застегнута у нее на лодыжке. – Красивая, сексуальная, соблазнительная…

Перечисляя все эти достоинства, Виталий положил руки ей на бедра, медленно поцеловал в затылок.

Новизна их отношений за три года не исчезла. Может быть, влечение не сделалось сильнее, да это и странно было бы, пожалуй. Но необходимый соблазн в их интимной жизни, несомненно, присутствовал. Учитывая Глашин северный темперамент, для нее этого ощущения легкого соблазна было более чем достаточно.

– Ты преувеличиваешь! – засмеялась она. – Красавицей, да еще соблазнительной меня точно не назовешь.

– Но вот называю же, – возразил он. – И красавицей, и именно соблазнительной. И готов опоздать к ужину, если ты захочешь.

Он взял Глашу за руку и осторожно потянул к кровати, которая виднелась в арочном проеме.

– Лучше после ужина вернемся пораньше. – Она улыбнулась и высвободила руку. – Прогуляемся немного по пустыне – и сразу к себе.

Может быть, Виталий был разочарован, но виду не подал.

– План красивый, – сказал он. – Принимается.

Прогулка вокруг отеля по залитой лунным светом песчаной пустыне в самом деле была хороша. Глаша сняла туфли и шла по песку босиком. Это было очень приятно. И в номер они вернулись в прекрасном настроении, и кровать ожидающе белала под прозрачным, струящимся с потолка пологом…

«Любовь ли это? – подумала Глаша, подходя вместе с Виталием к этой красивой кровати и откидывая невесомый полог. – Не знаю. Но то, что я всю жизнь считала любовью, можно было считать ею лишь по наивности, неведенью, неопытности. А что появилось в моей жизни вместо этого, сейчас… Не все ли равно, как это называть?»

В Москву вернулись за неделю до окончания отпуска.

Собственно, настоящий отпуск был только у Глаши в Музее изобразительных искусств, где она теперь работала научным сотрудником. Виталий должен был ехать с лекциями в Барселону, но это предстояло ему через месяц, и он собирался провести этот месяц дома, в кабинетной работе.

Глаша понимала, что он гордится своей востребованностью, в особенности европейской, и тем, что сам определяет свой рабочий график, и тем, что его доходы не зависят от воли или каприза непосредственного начальника, который хотя и был у него в академическом институте, но начальником все же являлся лишь формально, именно в силу известности Виталия Аркадьевича Вышеславцева в мировых научных кругах.

В его гордости было что-то мальчишеское, но Глаша относилась к этому с уважением. В Виталии вообще не было ничего, что уважения не заслуживало бы. Она иногда даже терялась, когда сознавала это. Впрочем, терялась она раньше, в самом начале их совместной жизни, а теперь это прошло – она привыкла.