Белый, красный, черный, серый - Ирина Батакова

Я вскакиваю на ноги:

– Сейчас я все отмою! Сейчас, сейчас…

Бегу за тряпкой и водой.

– Только грех мой не отмоешь… – стенает вслед Григорий.

И так – на полчаса: в такое ничтожество впал – уж лучше бы ругался и ярился в своей обычной манере.

Дочиста отскребаю-отмываю пол, сдвигаю лавки и табуреты, укладываю на них отца Григория.

– Я великий грешник! – стонет он.

Наконец унимается, затихает.

Я сижу, листаю его альбом. Вижу там Одигитрию. Иду выбираю доску и начинаю новую икону. Все равно делать больше нечего – пока этого Лешку дождешься…

Новое сообщение.

Да, сейчас все брошу и явлюсь. Только придумаю, как обойти приказ оперативного штаба не выходить на улицу, не совершать ошибку. А лучше доложу Антитеррористическому Комитету, что группа каких-то ряженых айболитов терроризирует меня с утра своей тупостью.

Впрочем, скорее всего, это глюк. Из-за атаки Хаканарха. Утреннее письмо от айболитов – после обвала и восстановления системы – каким-то образом продублировалось и отправилось как новое. Конечно глюк. И незачем так психовать.

А все-таки что-то здесь не то. Этот нелепый Хаканарх… Неправдоподобно. Трудно поверить, будто стоочитый КТБ проворонил у себя под носом подпольную кучку маргиналов и позволил ей распланировать и осуществить покушение на основы Государства. Или как они там сказали? «Атака на все системы»… Что значит «на все», что было взломано, каков ущерб? – непонятно.

– К вам посетитель, – сказала стена.

– Откуда это? Разве режим чрезвычайного положения отменили?

– У духовенства особые полномочия.

– Поп, что ли?

– Протоиерей Мефодий Кокурекин.

Только его сейчас и не хватало.

Входит отец Мефодий. Пыхтя, фыркая и подпрыгивая нетерпеливо, выворачивается из шубы наизнанку. Ряса, крест, требник. Ах вот оно как. По мою душу пришел.

– Привет, Мишка, – сказал Леднев вяло и ехидно.

– Кому Мишка, а кому и Ваше Высокопреподобие!

– Привет, Ваше Высокопреподобие.

– Не ерничай, сукин ты сын! Над церковными званиями смеешься?

– Я бы еще что-то в них понимал. Вот ты, например. Какой-то митрофорный священник. Что это такое – хрен его знает.

– Это значит, что я награжден митрой за особые заслуги.

– А.

Заслуг и званий у Мишки много.

Настоятель тридевяти церквей московских, председатель пастырского попечения о воинстве русском, глава патриаршей комиссии по делам всех детских городов, начальник духовного отдела Воздушно-Космической Академии им. Гастелло, почетный профессор Славазийского политического университета, первый научный советник Государя-Помазанника по биомедицинской этике, оратор, идеософ, политолог и так далее. А в народе – батюшка Кукареку. Телезвезда утренней программы «Дозорная Вышка».

На экране он выглядит высоким и благообразным – из-за большой головы и широкого длинного торса, так что сидя за столом рядом со своими собеседниками, он кажется крупным. А на самом деле росту в нем – от горшка два вершка. Мужская рифма к маленькой грибоподобной Лидии Аркадьевне. Только, в отличие от нее, у Мефодия розовые, как у девицы с мороза, щеки, пышная дымчатая борода обо всю грудь и густые каштановые волосы, собранные в богатую косу. А голос… Сам худ, а голос жирен – как в народе говорят. Вся сила в голос ушла.

– Ну что, чадо Дмитрий? – пробасил Мефодий, притворно что-кая и окая. – Готов ли ты к последнему причастию?

И вдруг визгливо закашлялся в смехе:

– Ага! Попался? Ну скажи, скажи! Поверил, шельмец? Обосрался?

Леднев печально кивнул:

– Чего греха таить. Обосрался, батюшка. Обосрался. Как требник твой увидел – так и сразу.

Мефодий, все с тем же кашляющим смехом, упал в кресло, дрыгая коротенькими ручками и ножками.

Отсмеявшись, он ткнул пальцем себе в яремную выемку:

– Бронхит.

– Вам в другую клинику, батюшка, – сказал Леднев.

– Не, ну ты глянь на него! А? Как не родной! – снова раскашлялся-расхохотался Мефодий.

– Вашего Высокопреподобия нет в моем расписании.

– А зря, зря, – строго прогудел Мефодий, подпуская в голос фирменного своего жиру. – Духовник каждую секунду в твоем расписании должен быть, детка. А то как смерть придет раньше исповеди? А? Что делать-то будешь? Закричишь «помогите!» – да поздно.

– Ты зачем явился-то? – пробормотал Леднев. – Когда я тебе последний укол делал?

Он запустил базу клиентов, чтобы найти историю Кокурекина. Но вместо базы увидел разлетающихся в разные стороны птичек: «объект не найден».

– Что за?.. Так. Ладно. Я помню. Последний укол я тебе делал шесть лет назад. Рановато для апгрейда.

– Ой, – скуксился Мефодий, затыкая пальцами уши. – Не хочу слышать эти твои англицизмы бесовские.

– Дать тебе жалобную книгу?

– Эх, Дима, – укоризненно сказал Мефодий. – Хороший ты парень… И умный, и всё… Но эта гордыня твоя… Адская просто гордыня. Не любишь ты людей.

– Не люблю, – легко согласился Дмитрий Антонович.

– А помнишь, как мы на втором курсе медфака зажигали? А?

– Помню, Миша. Все помню.

– Девки просто плавились. Вот что значит работать в команде! Ты брал красотой, а я – красноречием.

– Какой нахрен красотой? – скривился Леднев. – Иди ты в жопу.

– Я всегда тебе завидовал, – как ни в чем не бывало, мечтательно и злорадно продолжал Мефодий. – Но да. Ты прав. Красоты в тебе – как в справочнике по анатомии: вроде бы и латынь, да не Вергилий. Не хочу тебя обидеть, но взгляни на себя… Ну что в тебе такого? Ничего. Даром что длинный. Эта твоя маленькая челюсть… Эти залысины уже в юности… Тощая спина в родинках… Но, блядь, почему? Почему все лучшие бабы на курсе всегда были твоими? А?

– Не знаю, – пожал плечами Леднев. – Какая разница. Все равно Галка меня бросила.

– И не досталась ни-ко-му… – засмеялся в кашле Мефодий. – Ты мудак, Дима. Ты классический, хрестоматийный мудак. Ты знаешь, что с ней было потом?

– У тебя хрипы, – сказал Леднев. – Тебе нужно к врачу. Пока горлом кровь не пошла.

– Все о прахе заботишься. Это не мне, это тебе нужно к врачу. К души врачевателю. Ты же, смотри, весь черный, как не знаю что.