Особо дикая магия - Эллисон Сафт

«Серьезность тебе не идет, Уэс».

А он считал, что эти игры они уже переросли. Открылся ей сразу с нескольких сторон, однако она по-прежнему делает вид, будто не заметила этого – не увидела его. Эти слова она произнесла, чтобы сделать ему больно, и он никак не может понять, почему.

Как и любая другая девчонка, знакомая ему, Маргарет – загадка. В глубине души он все еще чувствует себя четырнадцатилетним мальчишкой и так же растерян, как в тот раз, когда Эрика Антонелло целую неделю не замечала его и красилась в школу вишневой помадой. Раньше она так никогда не делала, и он не знал, чем заслужил это, разве что проводил домой не ее, а Гейл Келли. А когда он пожаловался Коллин, которой в то время было десять, она закатила глаза и ответила: «Да что тут понимать? Девчонки такие же люди, как и ты».

Коллин всегда была мудра не по годам. Он до сих пор не в состоянии измерить глубину этой мудрости. Разумеется, девчонки – это люди. Люди, недоступные его пониманию.

Сырой холод ветра ножом проскальзывает под одежду, Уэс содрогается. Ветер слабо пахнет алхимической реакцией, и когда проносится мимо, Уэс готов поклясться, что различает в его посвисте свое имя. Эти места явно вознамерились свести его с ума.

Хватит уже на сегодня мрачных раздумий.

Он осторожно пробирается в путанице папоротников, отделяющих его от дороги. Ориентироваться на местности он никогда не умел, но этим путем ходил уже бесчисленное множество раз, поэтому часто думает, что мог бы вернуться обратно в усадьбу с завязанными глазами. Но, приближаясь к дороге, он готов поклясться, что деревья вокруг расположились по-новому. Все выглядит незнакомо, и возвышающиеся над ним секвойи враждебно взирают на него.

Уэс делает еще один нерешительный шаг и застывает как вкопанный, услышав, как что-то хлюпнуло у него под ногой. Что бы это ни было, от него смердит серой и тухлым мясом. Смертью.

Он заставляет себя посмотреть вниз.

Исковерканное нечто под его ногами когда-то, возможно, было кроликом, но теперь уже наверняка не скажешь. Кровь и серебристая жидкость сочатся из рваной раны у него на животе, похожие на веревки петли кишок вываливаются на землю. Желудок Уэса болезненно сжимается в отвращении. Он торопливо отходит и сплевывает слюну, которой моментально наполняется рот. И понимает, что лишь одно существо способно так обойтись со своей едой.

Тот самый хала.

Над головой тусклый свет половинной луны проникает сквозь сгущающиеся тучи. До момента, когда хала окажется на пике могущества, еще две недели. Так рано, в самом начале сезона, охотиться на человека он не станет – по крайней мере, так кажется Уэсу. Но он не может избавиться от жуткого, до мурашек, ощущения, что за ним следят враждебные глаза.

Когда он вновь решается вглядеться в гущу леса, там ничего нет. Ночь тиха и спокойна, как стоячая вода в пруду. Не трещат сучки, не шелестят кусты. Он один.

А потом ветер шипит «Уэстон» пронзительным, призрачным голосом.

Он моргает и вдруг в зарослях папоротников видит кое-что. Белые глаза без зрачков, вперяющие в него взгляд. Они блестят, как лужицы звездного света. Поначалу ему кажется, что у него галлюцинации, что, наверное, алхимические испарения наконец подействовали на него, но нет.

Там и вправду лис, белый, как кость.

Уэс неловко пятится. Тот самый хала смотрит на него почти так же пристально, как человек. Кровь Уэса холодеет. Он уже видел хала, но тогда рядом были другие люди, а увидеть его среди ночи одному – совсем другое дело. Когда между ним и хала стояла Маргарет с ее ружьем, случившееся казалось чудом. Теперь же вселяет в него животный ужас. Спрятаться негде, расстояние между ними не превышает десяти шагов.

Мать учила, что при встрече с демиургом полагается сделать две вещи. Как доброму и набожному юноше сумистской веры, ему надлежит попросить прощения за все свои греховные мысли и поступки. Согласно банвитянским суевериям, требуется предложить и нечто более осязаемое – кровь, сливки, ломтик хлеба, сбрызнутый медом, – но этот корабль уже уплыл.

Все, что ему остается, – молиться.

Уэс падает на колени. Должно быть, хала делает шаг вперед, но самого движения он не видит. Только замечает, что теперь он ближе. Стоны ветра усиливаются. Уэс затаивает дыхание, стук сердца гулко отдается в ушах.

Боже, защити меня. Направь меня.

Теперь он так близко, что слышен запах. Соли, серы и железа. Бездонные глаза словно притягивают его, пока в голове не начинает гудеть от страха. Хала разевает пасть широко, как змея, и становится видно, как поблескивает кровь на губах. Леденящее душу дыхание овевает лицо Уэса.

Он умрет.

«Беги, – лихорадочно шепчет ветер. – Беги, беги, беги».

Едва хала делает выпад, Уэс вскакивает и бросается наутек. Его ничто не останавливает – ни ветки и листья, рвущие кожу, ни взрыв боли в коленях, когда он спотыкается о торчащий корень, ни легкие, которые рвет в клочки каждый колкий глоток воздуха. Он не знает, далеко ли приходится бежать, но вдруг прямо перед собой видит калитку усадьбы, качающуюся туда-сюда в петлях.

Уэс вбегает в нее, затем взлетает на ступеньки веранды. У него так трясутся руки, что ключом в замочную скважину он попадает далеко не с первой попытки. Наконец ввалившись в дверь, он запирает ее за собой на замок и на засов, и оседает кучей на полу, привалившись к двери спиной.

Болит все. Ноют ноги, дергает подвернутую щиколотку, голую полосу кожи над носками жжет от открытых ран. Но он жив. Жив.

– Проклятье, – задыхаясь, он разражается истерическим хохотом и смеется, пока слезы не начинают течь по лицу.

– Ты чего?

– Маргарет… – всхлипывает он.

Она возвышается над ним, поставив руку на бедро. Волосы свободно ниспадают вдоль щек, и он так рад ее видеть, что думает лишь об одном: набрать бы полные горсти этих прядей, притянуть ее к себе и поцеловать прямо в губы. И хотя он ужасается одной только мысли об этом, он спешит отдышаться и снова обрести дар речи:

– Я видел его. Господи, я его видел.

– Видел? – Она садится на пол рядом с ним. Окидывая тревожным взглядом его лицо, она тянется, чтобы коснуться щеки. Он вздрагивает, на ее пальцах остается красная влага. – У тебя кровь.

Уэс берет ее за запястье, и на этот раз она не вырывает руку.

– Этого нам делать нельзя.

Она вновь вся ощетинивается.

– Что ты несешь?

– Он там, снаружи, ждет. Это было… – Он лохматит пятерней и без того встрепанные ветром волосы. – Было… Как же мы сумеем?..

– Уэс, помедленнее.

– Ты смотрела ему в глаза? – Он не может выразить весь этот ужас. Объяснить, что утратил бы самого себя, если бы не отвернулся. Впервые за все время он наконец-то понимает, почему сумисты поклоняются хала. – Это был ужас.