Третий фланг. Фронтовики из будущего - Федор Вихрев

Ника, хоть и носила военную форму, к соблюдению требований устава относилась формально, понимая, что устав для армии, не армия для устава. Она не требовала от курсантов и солдат, охранявших Центр, чтобы те отдавали ей при встрече честь. Ей даже было забавно думать, что какой-то шутник придумал обозвать воинское приветствие отданием чести.

С этим была связана одна веселая история. Как-то дня через два после приезда сюда она столкнулась в дверях с бойцом, несшим коробку с каким-то хламом, и, как всякий нормальный человек, уступила дорогу и придержала дверь. Боец, видимо не увидевший из-за большой коробки ее знаков различия и звезды на рукаве, сказал: «Спасибо». И пошел дальше. Все бы ничего, но эту сцену видел один капитан. Его просто заклинило оттого, что боец так повел себя по отношению к ПОЛИТРУКУ. Он остановил бедного солдата и начал читать ему мораль, мол, надо было пропустить товарища политрука и отдать честь. Благо Ника уже была знакома с этим капитаном, поэтому вступилась за парня, а когда он ушел, описала, что в ее понятии означает фраза «отдать честь». К счастью, у капитана с чувством юмора было все в порядке, поэтому, отсмеявшись, они с политруком разошлись по своим делам.

Ярошенко ждал ее в кабинете замначальника Центра.

— Товарищ старший майор государственной безопасности, политрук Иванова по вашему приказанию прибыла, — четко по уставу отрапортовала вошедшая женщина.

— Здравья желаю, Ника Алексеевна, — ответил Ярошенко. Официальный тон и никаких эмоций – что поделаешь, служба есть служба.

— Товарищ майор, — обратился он к заместителю начальника Центра, — нам необходимо переговорить с товарищем Ивановой с глазу на глаз. Информация секретная, поэтому не могу огласить ее при посторонних.

Такой «прозрачный» намек майор понял сразу. Встал, надел шинель и со словами: «Пойду, проверю учебный процесс» скрылся за дверью.

— Эх, Леша! — Ника тут же обняла «грозного ГБ-шника».

Он прижал женщину к себе.

— Привет, любимая… Ника Алексеевна. — И чего в его голосе было больше – шутки или нежности, — не различить. И того и другого поровну.

— Опять тебя черти по всему Союзу носят. — Женщина – это прежде всего женщина, даже если и на ней военная форма. И нет для женщины большего счастья, чем то, когда рядом находится любимый человек. — А сюда – так, по ошибке забрел?

— На самом деле ехал к тебе. Ну, разве что попутно, кое-что по работе решить. Как тут тебя, не обижают? — перешел на веселый тон Алексей.

— Да пытались, — подыгрывала ему Ника, — правда, после того как двоих «Скорая» увезла, а начальство в момент поменялось, меня здесь все резко полюбили. Платонически…

— Ну вот, дожился! А я тебе же самое главное не сказал. Завтра сюда товарищ Берия приедет. Прошлый раз с тобой побеседовать ему не удалось, вот решил теперь. Да и посмотреть, что тут у вас поменялось после смены начальника, тоже интересно.

— Так ты приехал шефу встречу обеспечивать, — усмехнулась Ника. — Типа ты впереди паровоза… Ну-ну…

— О том, что Лаврентий Павлович завтра приедет, знает только начальник Центра, вот теперь и ты тоже. Информация секретная, так что сама понимаешь. — Голос Ярошенко изменился. Он снова превратился в старшего майора госбезопасности.

— Нет, пойду всей стране разбалтывать: завтра Великий День – к нам едет «Великий и Ужасный»!

— Дошутишься ты, товарищ политрук!

— Ага, а Гагарин – долетался!

Кто такой Гагарин и почему он долетался, Ярошенко опять не узнал – их разговор был прерван стуком в дверь.

— Товарищ старший майор госбезопасности, вас к телефону. Из Москвы звонят. — Голос дежурного положил конец их идиллии.

— Ладно, иди, — пересилила себя Ника. Ей очень не хотелось именно сейчас отпускать этого человека. — Береги себя, Леша… если сможешь.

На душе вдруг стало грустно и одиноко. «Нельзя тебе было влюбляться, — в сотый раз упрекнула она себя, — нельзя… но очень хочется… а значит – люблю!»

Ника

На следующий день у нас была запланирована встреча с Берией. Правда, об этом в Центре пока никто не знал, а зачем? Меньше знаешь – крепче спишь.

Центр спал, когда утреннюю тишину разметал шум въезжающих машин. Я выглянула в окно. Машины остановились за углом, возле главного входа, но снежная завируха, поднятая с утра с белой своей постели, никак не хотела успокаиваться. От этой белой пелены стало тревожно и грустно. Вот так и рвется покров привычной уже круговерти. Что там, за этой метелицей… люди… или бездушные машины, ориентированные на победу любой ценой.

Для меня, женщины в сугубо мужском мире, этот разговор даст возможность определиться или, наоборот, расставит точки над «i».

О личности Берии я задумывалась мало. Писали в бульварной прессе, что он был и «лучшим менеджером двадцатого века», и «кровавым палачом», и «верным семьянином и хорошим отцом» – все это журналистские штампы. А для меня-историка было важно только одно – что ты хочешь построить, уважаемый Лаврентий Павлович? Что же тебе не дали доделать? И стоит ли оно того, чтобы будущее стало другим – лучшим?

Кабинет начальника Центра был шириной метра три с половиной и метров пять в длину. Привычный т-образный стол с письменными принадлежностями и стандартной настольной лампой с зеленым стеклянным абажуром, черный телефон… Стулья, стоявшие по бокам от стола, шкаф с книгами и рабочей документацией, сейф и обязательный портрет Сталина, висящий на стене, дополняли скромное убранство рабочего кабинета начальника Центра полковника Дендрука. Одним словом, обычный кабинет обычного советского начальника того времени. Когда я вошла, Берия сидел во главе стола, и солнечные лучи, пробивавшиеся из окна за спиной наркома сквозь тонкие желтые шторы, вырисовывали на столе причудливый силуэт его тени. Казалось, что это не тень, а это он сам вытянулся вперед, чтобы лучше разглядеть загадочную гостью из будущего, которую любящая иногда пошутить судьба занесла в этот мир и в это время. Справа от Лаврентия Павловича сидел мужчина лет тридцати пяти-сорока. Лицо его показалось мне знакомым, но вот где его видела раньше, вспомнить я так и не смогла. Хотя услужливая память упорно твердила о какой-то фотографии в книге, прочитанной еще там, в другой жизни.

Раз я уже застряла в этом времени, то надо вживаться. Хотя бы отбросить свои «демократические маразмы» и стать если уж не «своей», то, по крайней мере, «не чужой». Там, в лесу, еще находясь в каком-то адреналиновом цейтноте, можно было и генерал-лейтенанту сказать: «Здрасьте!», а вот прошло почти полгода, и, кажется, что та бесшабашная снайперша так и осталась в белорусских лесах, а на ее место пришла циничная, жесткая и подозрительная стерва. Хотя, как сказать – пришла, просто поменялись маски, и эта более вписалась в окружающую среду. Поэтому, едва войдя в комнату, я доложила четко по-военному: – Здравия желаю, товарищ Народный комиссар. Политрук Иванова прибыла по вашему приказанию.

— Здравствуйте, Ника Алексеевна, — поприветствовал Берия меня коротким кивком головы. — Проходите, садитесь.