Царь и султан. Османская империя глазами россиян - Виктор Таки

Со временем мотив беспорядка и хаоса, царивших в османской армии, стал преобладать над образами богатства и роскоши. Эта перемена отражала более общее изменение в западном восприятии Востока, в результате которого явная бедность начала проглядывать из-за фасада сказочных богатств. После того как начало Греческого восстания против Порты в 1821 году заставило всех ожидать новой русско-турецкой войны, журнал «Вестник Европы» предоставил вниманию своих читателей отрывок из «Путешествий по Греции» Франсуа Пуквиля, в которых французский автор сравнивал войска султана с разношерстыми толпами католических паломников, нападавших на гугенотов на пути в Сантьяго де Кампостелла:

Вместо пилигримов с четками на шее, здесь шумным толпам предшествуют, в знак смирения, сидящие на ослах, Календеры с хоругвями в руках, крича во все горло: Алла-Алла! За ними следуют Делии (шуты), то есть избранные наездники, которые бросаются в стороны и грабят все, что ни встретят на пути своем. За сими героями тянутся Тимариоты, то есть народная кавалерия, на лошадях, на ослах и на мулах, большею частию краденых; стремена заменяются у них веревками. Потом шествует пехота, самое негодное войско из всех на свете. Она разделяется на байраки (вероятно то же что у нас роты); солдаты с ружьями без штыков, вооруженные сверх того длинными пистолетами и кинжалами, идут без всякого порядка под густым облаком пыли; идут как стадо овец, гонимое на пастьбище. За сею прекрасною пехотой выступают топчисы, или канонеры, перед которыми тянутся пушки; обыкновенно везут их буйволы или же Християне, понуждаемые бичами. Наконец за етою смесью разноязычных варваров – из числа которых одни поют во все горло, другие для препровождения времени стреляют на воздух – являются полководцы богато одетые, окружаемые толпою невольников, коих вся значительность перед другими состоит в том единственно, что они разгоняют палками любопытных зрителей, забывающих держать себя в почтительной отдаленности[396].

Хотя российский журнал высказывал убеждение, что у турецкого войска не было ни малейшего шанса в столкновении «с линейными полками просвещенных народов… коих первой напор непременно расстроит его и опрокинет», не все российские военные высказывали столь презрительное отношение к историческому сопернику. Некоторые из них продолжали относиться к османам как к серьезным и даже грозным противникам. В 1810-е годы А. И. Мартос высмеивал тех дилетантов военного искусства, которые, в отличие от него самого, не участвовали в «турецких кампаниях» и думали, что с османами сражаться легко, ввиду их неискушенности в тактике и отсутствия у них хороших полководцев. Указывая на горькие уроки, которые османы давали различным европейским державам, Мартос писал о «пылкой храбрости и духе беспримерного мужества» турок и признавался, что и «с первого раза нельзя не почувствовать ужаса и содрогания видя грозного неприятеля, несущегося со своими значками и знаменами, которых ни один мусульманин никогда не оставляет»[397].

Вне зависимости от того, было ли их отношение к османским солдатам презрительным или уважительным, российские авторы были единогласны в том, что поведение османских воинов на поле боя отличалось от поведения европейских солдат, и потому его необходимо было принимать во внимание. В своем дневнике, посвященном войне 1787–1792 годов, майор М.Л. фон Раан настаивал на том, что в «турецких кампаниях» необходимо было делать все для достижения успеха в первом же сражении. Если османской армии удается отразить первую атаку, «отважность их чрезвычайно возраст[ает], и в другой раз должно от них ожидать гораздо сильнейшего нападения. На против того, если при первой атаке им сделан будет отпор, то потом они и в половину не так страшны; что уже бесчисленными опытами доказано в прошедшей войне»[398]. С фон Рааном соглашался Ф. Ф. Торнау, писавший, что «[в] войне с турками и с другими восточными народами надо смело идти вперед, не пугаясь численности противника… Отступать перед ними значит вызывать на себя срам и поражение, потому что азиятцы преследуют не устоявшего врага с неотразимым бешенством»[399].

Авторы, более скептически относившиеся к османам, подчеркивали прежде всего их непостоянство в бою. Ветеран кампании 1829 года доктор К. К. Зейдлиц отмечал, что «турок заносчив и жесток в счастии, но как только победа не на его стороне, он сейчас же начинает трусить и подличать»[400]. По мнению более симпатизировавшего османам Глебова, недостаток «сухой прозаической храбрости, этого отличительного качества регулярного строя» делал их плохими солдатами, «хотя каждый из них воин в лучшем значении этого слова»[401]. По мнению Липранди, сочетавшего теоретические познания с боевым опытом, катастрофические поражения, понесенные османами от австрийцев и россиян, объяснялись отсутствием координации действий между различными частями османской армии, а также их исключительной способностью передавать панику друг другу[402].

Внезапный переход от храбрости к панике, который, по мнению российских авторов, характеризовал османских воинов, представлялся порой в качестве универсальной черты, отличавшей азиатов от европейцев. Согласно Липранди, «никто не подвергается этому страху более Турок, с тем однако же ограничением, что на них он действует тогда лишь, когда настоящая опасность еще далека, напротив, когда она представляется уже лицом к лицу, Турок проходит в остервенение, им овладевает самая отчаянная храбрость»[403]. Служивший на Кавказе М. Я. Ольшевский утверждал, что страх и паника, присущие всем народам во всех частях света, оказывали особенно разительное воздействие на южан и людей Востока. В то время как северяне могли оправиться от страха через день, «на Юге… весь организм человека до того поражается ужасом и ослабевает, что он впадает в болезнь и по нескольку месяцев не может ходить и делать что-нибудь сознательно»[404].