Ведьма Сталинграда - Джастин Сарасен

Алекс потянулась к девушке в темноте, но остановилась от боли, пронзившей ее плечо.

– Возьми меня за руку, будь добра.

– Конечно. – Настя взяла ладонь Алекс обеими руками и стала целовать ее холодные пальцы. – Нам нужно столько всего обсудить, я знаю. Но только не сейчас, когда мы обе боремся за выживание.

– Ты права. Мы едва знаем друг друга, и я хочу столько всего узнать о тебе. Я даже не знаю, любишь ли ты собак, и какая музыка тебе нравится.

Настя прижала руку Алекс к своей груди.

– Я люблю собак, и больших, и маленьких, хотя собаки у меня никогда не было. Мне нравятся народные песни и Мусоргский.

– У тебя был парень? Ты когда-нибудь влюблялась?

– В школе я однажды целовалась с мальчиком. Его звали Дмитрий. Нам было по двенадцать лет. Первым человеком, которого я по-настоящему обожала, была Марина Раскова, но ее любили все. Нет, раньше не влюблялась, только в тебя, в твои губы, в те невероятные вещи, которые ты делаешь со мной своими руками.

Здоровой рукой Алекс притянула Настю к себе и нежно поцеловала.

– Как жаль, что я не могу удержать тебя подальше от твоего самолета.

– Ты не можешь. Но ты всегда будешь со мной в кабине. Я постоянно ношу твой шарф. Но что будет с тобой? Ты потеряла столько крови, и не можешь двигать раненой рукой. Я не могу о тебе позаботиться. Где же ты будешь выздоравливать?

– В гостинице «Метрополь». Воздушные налеты в Москве почти прекратились, и я до сих пор могу позволить себе покупать еду. Со мной все будет в порядке.

Настя поцеловала ладонь Алекс.

– Я так рада, это хорошее решение. Там у тебя знакомые журналисты. Вдобавок я буду знать, где ты, по крайней мере следующие несколько недель.

Алекс вздохнула и тут же закряхтела от боли в плече.

– Хотелось бы и мне знать, где будешь ты.

* * *

«Метрополь» был совсем не похож на госпиталь, хотя надо отдать должное, во всем остальном он был лучше. Никто не присматривал за Алекс, пока она лежала с температурой, страдая от боли. У девушки не было других лекарств, кроме аспирина, который она привезла с собой из Нью-Йорка. Но, в отличие от тысячи раненых советских солдат, у нее была настоящая постель. За дополнительную плату ей приносили еду прямо в номер. Больше всего она изнывала от скуки.

Спустя несколько дней, когда Алекс дрожала в недостаточно прогретой комнате, кто-то постучал в дверь.

– Входите! – крикнула она. – Не заперто.

Дверь приоткрылась, и в комнату медленно вошла одетая во все черное фигура, неуклюже державшая кастрюлю, замотанную в полотенца.

Анна Дьяченко робко улыбнулась.

– На кухне мне сказали, что вы ранены, так что я принесла вам борща. Сама его сварила.

Алекс лишилась дара речи, потом махнула рукой, приглашая женщину подойти ближе.

– Вам опасно приходить ко мне. То есть вся эта дружба…

– По субботам я работаю в прачечной отеля, поэтому риск невелик. В любом случае, я знала, что вы будете одна. – Анна Дьяченко стояла посреди номера, продолжая держать кастрюлю. – У вас есть чашки?

– Есть гостиничные миски и ложки, остались после завтрака. – Алекс дернула подбородком в сторону тумбочки. Анна поставила туда кастрюлю и отправилась мыть грязные миски к раковине в углу комнаты.

– Вы принесли кастрюлю горячего супа прямо из дома?

Анна придвинула стул к кровати и поставила миски рядом с кастрюлей.

– Конечно, нет. Я принесла борщ в банке, и мне разрешили его разогреть здесь на кухне. Вообще это запрещено, но у меня здесь есть друзья. – Женщина разлила аппетитно-пахнущий теплый борщ по мискам.

Они молча ели. Борщ оказался неожиданно вкусным. Анна, наверное, использовала свой недельный паек овощей и жира, чтобы его приготовить. Плечо у Алекс продолжало болеть, но сам факт того, что кто-то позаботился о ней, благотворно подействовал на девушку.

Закончив есть первой, Анна поставила миску на тумбочку.

– Как вы себя чувствуете?

– Мне не на что жаловаться. Мне все еще ужасно больно, но лихорадка прошла, и, похоже, удалось избежать инфекции. Еще пару недель и я поправлюсь.

– За вами кто-нибудь присматривает?

– Не то чтобы присматривает. Но если мне действительно кто-то понадобится, я могу позвать кого-нибудь из журналистов.

– Это хорошо.

В воздухе повисла неловкая тишина, пока Анна собирала пустые миски и ложки и снова понесла их к маленькой раковине в углу. Занятая мытьем посуды, мать Насти заговорила, не оборачиваясь.

– Только не подумайте, что я хочу что-то выведать, но как-то вы обмолвились, что учились в школе в Ленинграде. Вы там родились?

У Алекс не было причин что-то скрывать.

– Да, я там родилась и жила до десяти лет. Мой отец работал в царских конюшнях, так что можно представить, как это не понравилось большевикам. Впрочем, революцию я не помню. Только лошадей.

– Интересно, почему дети запоминают лишь то, что для них важно. Мой отец был машинистом. Это он отвез семью Романовых в Екатеринбург, где их расстреляли. Но, разумеется, я ничего этого не помню, одни поезда. У вас остались там родственники?

– Ни одного знакомого. И мне не приходится слишком сильно переживать из-за блокады. И без того становится плохо при мысли о том, сколько ленинградцев умирает от голода. Но было бы куда хуже, будь у меня там близкие люди.

– Да, в этом все дело.

– До моего приезда в СССР все русские были для меня безликим народом. Они олицетворяли систему, от которой моим родителям пришлось спасаться бегством. Мать с отцом даже отказались от своих русских имен. Но теперь, когда я знаю вас, летчиц и Настю, все изменилось!

– Она вам небезразлична? – Взгляд Анны, казалось, прожигал Алекс насквозь.

– Очень. Я хочу для нее всего самого лучшего, как и вы, я уверена. Я не имею в виду славу – это у нее уже есть – но какого-то счастья после войны.

Анна сцепила свои длинные мозолистые пальцы.

– Я тоже хочу, чтобы она была счастлива, но НКВД всегда будет следить за ней из-за ее отца.

– А если бы она могла жить в безопасности где-нибудь в другой стране, что бы вы сказали об этом? – пробуя почву, спросила Алекс.

– Вы говорите о том… чтобы сбежать на сторону врага? – Анна выглядела встревоженной.

– Только гипотетически. Вы бы в ней разочаровались?

Анна задумалась, а потом покачала головой.

– Что бы Настя ни сделала, меня ничто не разочарует. Я буду страшно скучать по ней, но буду довольна, зная, что она счастлива. – Анна встала и надела пальто. – Но этого разговора не было, вы же понимаете?