Песнь Ахилла - Мадлен Миллер

Но ветра нет. Ни днем, ни ночью, ни на следующий день. Агамемнону приходится выйти на площадь и объявить, что мы задержимся здесь еще. Мы отплывем, едва подует ветер, обещает он.

Но ветер не дует. Мы изнываем от зноя, и воздух, похожий на жар от костра, обжигает легкие. Раньше мы и не знали, до чего раскаленным может быть песок, какими кусачими – одеяла. У многих иссякает терпение, то и дело вспыхивают ссоры. Мы с Ахиллом почти все время проводим в море – слабое, но утешение.

Дни идут, и от тревоги у нас на лбах залегают глубокие морщины. Две недели без ветра – такого не бывает, но Агамемнон ничего не делает. Наконец Ахилл говорит:

– Я пойду к матери.

Пока он ее призывает, я сижу в шатре и жду его, обливаясь потом. Вернувшись, он говорит:

– Это боги.

Но его мать не может – или не хочет – сказать, какие именно.

Мы идем к Агамемнону. От пота кожа у царя пошла красной сыпью, и он все время зол – на ветер, на воинов, которые не находят себе места, на любого, кто даст ему для этого повод. Ахилл говорит:

– Ты ведь знаешь, что моя мать – богиня.

Агамемнон чуть ли не рычит на него в ответ. Одиссей примирительно кладет руку ему на плечо.

– Она говорит, такая погода – неспроста. Боги хотят нам что-то сообщить.

Агамемнону эти слова не по нраву, он злобно глядит на нас, и на этом прием окончен.

Проходит месяц, тягостный месяц беспокойных снов и палящих дней. Лица воинов исполнены гнева, но драки прекратились – слишком жарко. Люди лежат в темноте и ненавидят друг друга.

За ним – другой месяц. Мы все, думаю я, сойдем с ума, задохнемся под тяжестью неподвижного воздуха. Сколько еще это будет длиться? Хуже не придумаешь: наше войско накрыло слепящим небом, вместо воздуха мы вдыхаем удушливый жар. Даже мы с Ахиллом, сидя у себя в шатре и выдумывая все новые и новые игры, чувствовали себя вымолоченными, освежеванными. Когда же это кончится?

Наконец, хоть какие-то новости. Агамемнон говорил с Калхантом, верховным жрецом. Мы все его знаем – коротышка с клочковатой бурой бородой. Он безобразен – лицо заостренное, как у куницы, и перед тем, как что-нибудь сказать, он вечно, будто змея, высовывает язык и облизывает губы. Но безобразнее всего его глаза: яркие, голубые. Увидев их, люди вздрагивают. Такое противоестественно. Ему еще повезло, что его не умертвили сразу после рождения.

Калхант считает, что мы оскорбили богиню Артемиду, правда, не говорит чем. Советует проверенное средство: обильную жертву. Мы послушно сгоняем скот, смешиваем вино с медом. Когда мы в очередной раз собираемся всем станом, Агамемнон объявляет, что призвал в Авлиду свою дочь – та поможет провести обряд. Она жрица Артемиды и самая юная из дев, удостоившихся такой почести, быть может, она сумеет умилостивить разгневанную богиню.

Затем мы узнаем кое-что еще – дочь везут из Микен не только ради жертвоприношения, но и для того, чтобы выдать ее замуж за кого-то из царей. Свадьба – дело благое, угодное богам, как знать, может, она нас и выручит.

Агамемнон призывает нас с Ахиллом к себе в шатер. Лицо у него измятое, опухшее – лицо давно не спавшего человека. Нос по-прежнему красный от сыпи. Подле него сидит неизменно спокойный Одиссей.

Агамемнон откашливается.

– Царевич Ахилл. Мне нужно кое-что с тобой обсудить. Быть может, ты знаешь, что… – Он умолкает, снова откашливается. – У меня есть дочь, Ифигения. Я желаю отдать ее тебе в жены.

Мы глядим на него во все глаза. Ахилл открывает рот, закрывает.

Одиссей говорит:

– Агамемнон оказывает тебе великую честь, царевич Фтии.

Ахилл отвечает, заикаясь, – с непривычной для него неловкостью:

– Да, и я благодарю его.

Он взглядывает на Одиссея, и я знаю, о чем он думает: а как же Деидамия? Ахилл ведь уже женат, и Одиссей об этом прекрасно знает.

Но царь Итаки кивает в ответ – еле заметно, так, чтобы не видел Агамемнон. Нужно сделать вид, что скиросской царевны не существует.

– Я горд тем, что ты выбрал меня, – по-прежнему неуверенно говорит Ахилл.

Он бросает на меня вопросительный взгляд.

Одиссей замечает этот взгляд, он все замечает.

– Жаль, что ей нужно будет вернуться домой и вы проведете вместе всего одну ночь. Впрочем, и за одну ночь может много чего произойти.

Он улыбается. Но его улыбка – единственная.

– Думаю, это пойдет всем на благо – свадьба. – Агамемнон говорит очень медленно. – На благо нашим семьям, на благо нашим воинам.

В глаза нам он не смотрит.

Ахилл глядит на меня, высматривает мой ответ, пожелай я этого, и он откажется. Я чувствую укол ревности – впрочем, очень слабый. Это всего на одну ночь, думаю я. Его влияние и положение от этого только упрочатся, и он помирится с Агамемноном. Для Ахилла это не будет ничего значить. Я киваю – как Одиссей, еле заметно.

Ахилл протягивает руку:

– Я принимаю твое предложение, Агамемнон. И с гордостью назову тебя тестем.

Агамемнон пожимает руку юного воина. Я замечаю его взгляд – холодный и как будто печальный. Потом я еще вспомню об этом.

Он снова откашливается – в третий раз.

– Ифигения, – говорит он, – хорошая девушка.

– В этом я не сомневаюсь, – отвечает Ахилл. – Почту за честь взять ее в жены.

Агамемнон кивает – мы можем идти. Ифигения. Резвое имя – цокот козьих копыт по камням – что-то проворное, легкое, ладное.

Она приехала через несколько дней, со свитой суровых микенцев – уже непригодных к бою стариков. Как только ее колесница загрохотала по каменистой дороге, ведущей в наш стан, воины стали выходить на нее поглазеть. Многие из них не видели женщин уже очень давно. Они пожирали глазами изгибы ее шеи, промельки лодыжек, ее руки, изящно оправляющие свадебный наряд. Восторг сиял в ее карих глазах: она едет сочетаться браком с лучшим из ахейцев.

Свадьбу сыграют на нашей временной площади, на деревянном помосте с воздвигнутым на нем алтарем. Колесница уже ехала сквозь ряды толпящихся, толкущихся воинов. Агамемнон возвышался на помосте, по обе стороны от него стояли Одиссей и Диомед, Калхант тоже был здесь. Ахилл стоял сбоку, как и подобает жениху.

Ифигения грациозно сошла с колесницы, ступила на высокий деревянный пол. Она была совсем юной – ей не исполнилось и четырнадцати, – и бесстрастность жрицы еще боролась в ней с детской непосредственностью. Она бросилась отцу на шею, запустила пальцы ему в волосы. Прошептала ему что-то, рассмеялась. Его лица я не видел, но его руки, лежавшие на хрупких девичьих плечах, как будто бы сжались.

Одиссей и Диомед – с улыбками, поклонами – шагнули вперед, приветствуя ее. Она отвечала им хоть и вежливо, но с нетерпением. Глазами она уже выискивала супруга, которому была обещана. Она быстро нашла его – увидела золотые кудри. И заулыбалась от увиденного.