Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер

Из драгоценных камней в основном использовались алмазы (только в перстнях), опалы, изумруды и бериллы. Далее шли многочисленные полудрагоценные камни – ониксы, горный хрусталь, яшма, халцедон, – вставленные в распространенные украшения, такие, как камеи, на которых иногда изображался портрет правящего императора. Но иногда это вело к неприятным результатам, как в случае с претором Павлом, о котором Сенека рассказывает следующий забавный анекдот («О благодеяниях», iii, 26): «Раз бывший претор Павел обедал в одном обществе, имея перстень с камнем, на котором было рельефное изображение Тиверия. Я допустил бы весьма большое неприличие, если бы стал подыскивать слова для описания того, как он взял горшок с нечистотами. Это обстоятельство было немедленно замечено одним из известных сыщиков того времени (Мароном). Но раб человека, для которого подготовлялись козни, вырвал перстень у своего господина, находившегося в состоянии опьянения; когда же Марон пригласил гостей в свидетели того, что изображение императора было брошено в нечистоты, и приступил уже к составлению бумаги для подписи (акта), раб показал, что перстень находится в его руке».

Женщины, особенно вольноотпущенницы и проститутки, любили длинные тонкие золотые цепочки, свисавшие с их шей над грудью и по бокам (Плиний. Естественная история, xxxiii, 3 [12]). Ювенал (vi, 122) даже говорит об auratae papillae – похоже, указание на то, что известные женщины были до того безвкусны, что золотили себе груди; но, может быть, он имеет в виду лишь эти золотые цепочки, прикрывавшие им грудь. Мужчины носили только печатки; но изнеженные щеголи и такие императоры, как Калигула и Нерон, не стеснялись надевать браслеты. При раскопках в Помпеях даже в храме весталок было обнаружено много ювелирных изделий. Это доказывает, сколь распространенной была тяга женщин к украшениям: они хотели выглядеть на публике – в театре, в цирке, в роскошных банях – особенно привлекательными для мужчин.

Наконец, следует описать прически римских женщин. (Разговор о том, как в разные периоды римской истории менялась мода на бороды, сейчас необязателен.)

В романе Апулея (ii) есть очень интересный отрывок, показывающий нам, как мужчина ценил волосы своей любовницы, в какой восторг приходил от их густоты и красоты и с каким крайним презрением относился бы к современной моде на короткие стрижки.

«Интересовали меня только лицо и волосы… ведь они всегда открыты и первыми предстают нашим взорам; и чем для остального тела служат расцвеченные веселым узором одежды, тем же для лица волосы – природным его украшением. Наконец, многие женщины, чтобы доказать прелесть своего сложения, всю одежду сбрасывают или платье приподымают, являя нагую красоту, предпочитая розовый цвет кожи золотому блеску одежды. Но если бы (ужасное предположение, да сохранят нас боги от малейшего намека на его осуществление!), если бы у самых прекраснейших женщин снять с головы волосы и лицо лишить природной прелести, то пусть будет с неба сошедшая, морем рожденная, волнами воспитанная, пусть, говорю, будет самой Венерой, хором граций сопровождаемой, толпой купидонов сопутствуемой, поясом своим опоясанной, киннамоном благоухающей, бальзам источающей, – если плешива будет, даже Вулкану своему понравиться не сможет. Что же скажешь, когда у волос цвет приятный, и блестящая гладкость сияет, и под солнечными лучами мощное они испускают сверкание или спокойный отблеск и меняют свой вид с разнообразным очарованием: то златом пламенея, погружаются в нежную медвяную тень, то вороньей чернотою соперничают с темно-синим оперением голубиных горлышек? Что скажешь, когда, аравийскими смолами умащенные, тонкими зубьями острого гребня на мелкие пряди разделенные и собранные назад, они привлекают взоры любовника, отражая его изображение наподобие зеркала, но гораздо милее? Что скажешь, когда, заплетенные во множество кос, они громоздятся на макушке или, широкой волною откинутые, спадают по спине? Одним словом, прическа имеет такое большое значение, что в какое бы золотое с драгоценностями платье женщина ни оделась, чем бы на свете ни разукрасилась, если не привела она в порядок свои волосы, убранной назваться не может».

Мужчина, поющий подобный гимн волосам своей возлюбленной, должен желать, чтобы она отдалась ему с распущенными волосами; и именно это героиня «Метаморфоз» делает для своего любовника.

Но римляне в основном не обращали особого внимания на красоту длинных женских волос – они предпочитали видеть их причесанными каким-либо из бесчисленного количества способов. Как иначе мы объясним гигантское разнообразие причесок, упоминаемых Овидием («Наука любви», iii, 139)? Овидий, ценитель женщин, советует им выбирать прическу, соответствующую форме их головы. Не будем вдаваться в подробности; однако Овидий говорит, что различных видов причесок столько же, сколько пчел на Гиблейских лугах и зверей в Альпах. В этой же связи он упоминает и распространенный обычай красить волосы и носить парики. С того момента, как в Риме стали известны золотистые волосы германских женщин, римские дамы тут же страстно возжелали обладать такими же вместо своих черных кудрей. Следствием этого стал расцвет торговли париками, сделанными из светлых или рыжих волос германских девушек (Овидий. Любовные элегии, i, 14, 45). Согласно Ювеналу (vi, 120), светлый парик носила императрица Мессалина.

Весьма ценились пышные кудри красивых юных рабов (напр.: Сенека. Письма к Луцилию, 119, 14; Петроний. Сатирикон, 27, 1 и многие другие авторы). Свободнорожденные мальчики также завивали волосы в кудри, пока не надевали тогу возмужания, то есть до начала половой зрелости. Мода на прически у римских мужчин менялась, как и стили бороды, но они не имеют отношения к сексуальной жизни.

В завершение мы должны упомянуть, что женщины не только красиво укладывали волосы, но и пользовались разнообразными булавками: золотыми и украшенными камнями – для того, чтобы закрепить прическу. Нужно упомянуть также ленты, сеточки, жемчужные шапочки и диадемы. Сколь велико было разнообразие стилей, поймет любой, кто взглянет на монеты или скульптурные портреты римских императриц и других знатных дам.

Вероятно, для наших целей вышесказанного будет вполне достаточно.

Во многих современных трудах о развитии римской цивилизации мы встречаемся с убеждением, что древнейшие римляне («истинные» римляне, еще не превратившиеся в «изнеженных болезненных горожан») были людьми здоровыми, бесхитростными, непорочными и т. д., в отношении не только своих мыслей, но и ухода за телом. Они были, говорят нам, «неиспорченными», то есть мылись, умащались и украшались без затей и без вреда для здоровья; но позже, то есть приблизительно с началом принципата или даже ранее, эти благородные люди превратились в изнеженных сластолюбцев, которые часами плескались в теплой воде роскошных бань и умащали себя изысканными духами, а их женщины красили лица и издевались над своими волосами.

Кажется, это мнение подтверждают высказывания Сенеки и Тацита: два этих писателя постоянно ссылаются на простые нравы ранних римлян или еще более благородных германцев.

Должен признаться, что подобные описания казались мне подозрительными уже в школе, когда я впервые познакомился с древними римлянами и греками. Я не мог понять, почему привычка граждан каждый день тщательно мыть тело, а иногда и принимать горячую ванну, считается признаком деградации народа. Что же до косметики и прочего, я полагал, что народ действительно может считаться развитым, если он уделяет внимание своим рукам и ногтям или же наносит на кожу какой-то крем или жир, чтобы отбелить ее и сделать более «красивой». Такое же стремление иногда встречается сегодня у деревенских жителей, но это ничего общего с деградацией не имеет.