Отбор для Слепого - Ксюша Иванова

Я сам не понимал, что со мной происходит — мне нравились разные женщины, многие, а иногда и несколько сразу, я легко завоевывал их и легко расставался, чаще по своей собственной воле. Только однажды несколько лет назад я был готов жить вместе с женщиной, стать парой, семьей или как там сейчас правильно было бы называть подобные союзы. Но Маша ушла к другому, не сумев смириться с моими интрижками на стороне. Вот тогда-то впервые я почувствовал что-то похожее на чувство.

Но сейчас… Это было не так, иначе, как-то ярко, сильно, непонятно и тревожно. Я не мог определиться, какое из чувств к этой женщине преобладает в моей душе — симпатия, жалость, желание защищать, заботиться, или раздражение, злость, или… или вот это стремительно охватывающее всё тело возбуждение, которое волной от ее ладони, поглаживающей щеку, неудержимо течёт ниже, заставляя реагировать обычным и вполне объяснимым образом.

Я не властен над собственными глазами — они закрываются от удовольствия, от осознания того, что она не отстраняется, испугавшись своей смелости, а наоборот, пальцы с по-мужски грубоватой кожей, но при этом чувственные и нежные, легко пробегают по моим бровям, поглаживают лоб, по висками спускаются к скулами, а потом — касаются ресниц, обрисовывают нос и спускаются к губам… Я понимаю, что не дышал все это время только тогда, когда ее трусливые пальцы огибают губы и касаются линии подбородка!

Вот интересно, о чем она думает? Поднимаю глаза и от неожиданности на секунду зажмуриваю их снова — она улыбается! Она улыбается так искренне, так завораживающе красиво, ее глаза искрятся, а на левой щеке появляется ямочка, что я не в силах удержаться от соблазна — осторожно и медленно, чтобы успела отодвинуться, если захочет, чтобы понимала, что я ничего против воли не стану… не смогу… Я тянусь к ней, притрагиваюсь губами к уголку ее, всё еще изогнутых в улыбке, губ и, не уловив желания отстраниться, припадаю к ним с диким удовольствием, с наслаждением, с радостью от того, что она сейчас не спит и не сопротивляется, а значит, что-то тоже чувствует… ко мне!

И если обычно, целуя женщину, я всегда был сосредоточен на собственных ощущениях — нравится мне или нет, возбуждает ли прикосновение к ней или оставляет равнодушным, то сейчас я прислушиваюсь к ее малейшему движению, к ее дыханию даже, потому что не хочу перегнуть палку, потому что очень хочу, чтобы она по собственной воле, а не из благодарности или каких-то других соображений отвечала мне.

А она отвечает! Отвечает, наполняя мое сердце восторгом! И я готов сейчас рвать на ней одежду, я готов физически прямо здесь и прямо сейчас, не заботясь о том, что кто-то в любую секунду может войти, наброситься на нее и безумно этого хочу… и я уже близок, потому что ЕЁ язык САМ трогает мои губы и, всячески поощряемый мною, скользит внутрь моего рта.

Мне странно думать, что Я могу нравиться такому красивому мужчине, как Давид. Но я не чувствую в нем притворства и обмана. Мне почему-то кажется, что спасать меня такую — проблемную, приносящую одни неприятности, ради примитивного желания трахнуть, нет для него никакого смысла. У подобных ему красавчиков, да еще и относящихся к самому сильному в городе клану, близкому человеку самого Пророка, должно быть, нет отбоя от женщин. Но зачем-то же он приехал! Почему-то же нашел меня, спас от крысы, сам обрабатывал руку.

Я сидела, замерев, стараясь не обращать внимание на толпу мурашек, разбегающихся по коже в разные стороны от прикосновения его ласковых пальцев. Я старалась, но никак не могла отвести взгляд от черноволосой макушки — от длинноватых густых волос, лежащих беспорядочными прядями так, словно ветер взъерошил или он сам, запустив пальцы в них, провел несколько раз.

И вообще, я видела как бы со стороны себя саму — бледную, как всегда растрепанную, грязную, с окровавленной рукой, сидящую на стуле в центре комнаты, кстати, принадлежащей нашему шефу. И его — крупного, мощного, сильного, плечистого — стоящего на коленях передо мной. А может… а может, стоит довериться ему? Может, пора отпустить того, чье имя я сейчас гнала, гнала прочь, стремясь напитаться лаской чужого мужчины, ведь иначе, чем лаской, его прикосновения к раненой руке почему-то не воспринимались.

И я задохнулась, и сердце, кажется, пропустило удар, когда он неожиданно склонился к моим коленям и поцеловал здоровую руку! Я просто обязана была отблагодарить его — того, что за последнюю неделю сделал для меня Давид, уже много лет не делал никто. Но что такая, как я, могла дать такому как он? Единственная моя ценность — мой Мустанг, и то отобрана кланом.

Только благодарность и ничего больше вкладывалась мною в прикосновения. Сначала. Так было задумано. Но он был такой… потрясающий, такой красивый, а кожа его была такой горячей, немного колючей в некоторых местах, а губы его, чуть приоткрытые, влажные… палец так и стремился к ним, в их направлении.

Я забыла о какой-то там благодарности, обо всем… забыла. Даже о ТОМ, что клялась себе помнить всю свою жизнь. Забыла. Когда он поцеловал…

И сама отвечала, больше всего желая попробовать его на вкус, а потом, когда сделала это, когда язык бесстыже скользнул в рот Давида, уже просто не могла оторваться — таким он был замечательным, словно… давно забытая на вкус мятная конфета.

Что там обычно делают, когда целуются? Глаза закрывают? Глупые, глупые люди! И я сама раньше была глупой-глупой! Но не сейчас… Я с восторгом рассматриваю с о-очень близкого расстояния его сдвинутые к переносице брови — словно хмурится, словно недоволен… Я с удовольствием вижу черные ресницы, подрагивающие на скулах… Я хочу одновременно и целовать и трогать! И пусть мне будет стыдно и горько потом! Потом, но сейчас пусть мне будет хорошо! И пальцы — в волосы, так, чтобы коснуться кожи его головы, так, чтобы… да-а-а, услышать его судорожный вдох, чтобы дать понять, что вот именно в эту, конкретную минуту я могу позволить ему очень многое… просто из-за того, что я почему-то нужна этому мужчине!

И он отлично понимает мой намек — и вот уже рука, осторожно, но уверенно, ползет под моей одеждой вверх. И я точно знаю, куда она направляется, и жду, жду этого прикосновения, забыв, как отвечать на поцелуй…

И, конечно, слышу, как открывается дверь в комнату, даже, кажется, еще раньше я слышала шаги по коридору. Но не понимаю, что нужно остановиться, что нужно прекратить всё это! Наоборот, мне кажется, что тот, кто вошел, вот сейчас увидит, что происходит здесь и развернется, и уйдет, и оставит в покое… И растерянные, ошарашенные глаза Давида напротив моих. И мне почему-то хочется успокаивающе погладить его по голове.

— Хм, ребята, извините, конечно, но пора ехать, — судя по голосу, Пророк, несмотря на свою слепоту, каким-то образом понимает, чем мы здесь занимаемся. — Иначе Серафим наш сейчас передумает и решит Регину не отдавать — мне кажется, он ждет кого-то важного, кто положил глаз на нашу девушку. Пошлите уже!

Я чувствую себя маленькой и любимой, я чувствую себя, как в детстве, когда отец за руку вел меня по птичьему двору, а злые гуси рассерженно кричали и били крыльями в своих загонах, но, опасаясь палки в руках хозяина, не рисковали даже приближаться к сетке, чтобы попытаться нас укусить. Тогда мне было страшновато, но в то же время я отлично понимала, что с отцом я в полной безопасности, что он никогда не позволит случиться чему-то плохому.