Суворов - Вячеслав Лопатин

Первого октября 1907 года, в 120-ю годовщину Кинбурнского сражения, был торжественно открыт памятник Суворову. Одесский скульптор Б.А. Эдуарде изобразил полководца в полный рост. Левой рукой он зажимает полученную под сердцем рану, правой указывает на неприятеля. Вся фигура дышит неукротимой энергией и мужеством. Памятник задумывался для Кинбурна, где ранее стоял бронзовый бюст Суворова, похищенный англичанами во время Крымской войны. Но Кинбурнская крепость уже утратила свое значение и не восстанавливалась, а сама коса представляла собой пустынное место. Поэтому памятник, посвященный знаменитой победе Суворова, было решено установить в Очакове.

Кинбурнская победа досталась нелегко. По горячим следам тяжело раненный Александр Васильевич высказал Потемкину горькую правду: турецкие суда почти безнаказанно расстреливали его солдат. Лиманская эскадра контр-адмирала Мордвинова ничего не сделала. Исключение составил мичман Джулиано Ломбард, мальтиец на русской службе. Героические действия его галеры «Десна» (командир был произведен Потемкиным в лейтенанты), а также точные выстрелы суворовских артиллеристов заставили турецкий флот отойти. Но главным фактором победы стала стремительная атака подошедшего резерва. Великодушный победитель просил главнокомандующего простить «грешников».

Только 4 октября Мордвинов с большим опозданием попытался напасть на турецкий флот, однако противник, укрывшись под стенами Очакова, не понес потерь. Зато плавучая батарея капитан-лейтенанта Веревкина ветром и течением была унесена в море и выброшена на турецкий берег. Среди попавших в плен моряков оказался храбрец Ломбард, напросившийся идти волонтером.

Потемкин сразу оценил выдающуюся роль Суворова в кинбурнской победе. В личном письме победителю от 5 октября он отметил: «Александр Васильевич! Из полторы тысячи один человек только порядочным образом удовлетворил своей должности». Эту же оценку главнокомандующий подтвердил в ордере от 22 октября:

«Ваше Превосходительство совершенным поражением и истреблением турков, дерзнувших на Кинбурн, умножа заслуги ваши пред Монархинею и Отечеством, подтвердили справедливость тех заключений, которые всегда имела Россия о военных Ваших достоинствах.

Ваше бдение и неустрашимость, споспешествуемые храбростию сотрудников ваших, доставили нам сию сколь славную, столь и неприятелю чувствительную победу.

Признавая труды ваши, опасности и важность зделанного туркам удара, чрез сие изъявляю Вам мою искреннюю благодарность и поручаю засвидетельствовать оную также и всему войску, участвовавшему в сем деле».

В письме к Текелли победитель скромно умолчал о полученной им награде. На ней следует остановиться особо. Потемкин 6 октября донес императрице:

«Получа здесь 4-е число рапорт Александра Васильевича о сильном сражении под Кинбурном, не мог я тот час отправить к Вам, матушка Всемилостивейшая Государыня, курьера, ибо донесение его было столь кратко, что я никаких обстоятельств дознать не мог.

Вчерашнего же числа получил полную реляцию, которой по слабости после труда и ран прежде он написать не мог. Дело было столь жарко и отчаянно от турков произведено, что сему еще примеру не бывало. И естли б Бог не помог, полетел бы и Кинбурн, ведя за собою худые следствия.

Должно отдать справедливость усердию и храбрости Александра Васильевича. Он, будучи ранен, не отъехал до конца и тем спас всех. Пришло всё в конфузию и бежали разстроенные с места, неся на плечах турок. Кто же остановил? Гранодер Шлиссельбургского полку примером и поощрениями словесными. К нему пристали бегущие, и всё поворотилось. Сломили неприятеля, и конница ударила, отбили свои пушки и кололи без пощады даже так, что сам Генерал-Аншеф не мог уже упросить спасти ему хотя трех живых».

Получив это донесение, Екатерина призналась своему окружению: «Александр Васильевич поставил нас на колени, но жаль, что его, старика, ранили». Поздравляя Суворова с победой, императрица писала: «Чувствительны Нам раны Ваши. Мы Бога молим, да излечит наискорее сии уязвления, претерпенные при защите веры Православной и предел Империи, и возстановит оными болящего к обретению вящих успехов». Но в выборе награды победителю государыня заколебалась. «Ему же самому думаю дать деньги — тысяч десяток, либо вещь, буде ты чего лутче не придумаешь», — писала она Потемкину. В конце письма сделана приписка: «Пришло мне было на ум, не послать ли к Суворову ленту Андреевскую, но тут паки консидерация (условность) та, что старее его Князь Юрья Долгоруков, Каменский, Меллер и другие — не имеют. Егорья Большого [креста] — еще более консидерации меня удерживают послать. И так, никак не могу ни на что решиться, а пишу к тебе и прошу твоего дружеского совета, понеже ты еси воистину советодатель мой добросовестный». Условности старшинства, на которые часто сетовал Суворов, должны были учитываться и верховной властью.

Пересылая рескрипт государыни, Потемкин 2 ноября заверил Суворова в скором получении достойной награды: «Друг мой сердешный, Александр Васильевич. Я полагал сам к Вам быть с извещением о Милости Высочайшей, с какою принята была победа неприятеля под Кинбурном, но ожидание к себе Генерала Цесарского тому воспрепятствовало. Препровождаю теперь к Вам письмо Ея Величества, столь милостливыми выражениями наполненное, и при том [спешу] Вас уведомить, что вскоре получите знаки отличной Монаршей милости… Будьте уверены, что я поставляю себе достоинством отдавать Вам справедливость, и, конечно, не доведу Вас, чтоб сожалели быть под моим начальством».

Не избалованный признанием своих заслуг Суворов был потрясен. 5 ноября в порыве счастья из-под его пера рождаются строки: «Такого писания от Высочайшего Престола я никогда ни у кого не видывал. Судите ж, Светлейший Князь! мое простонравие; как же мне не утешаться милостьми Вашей Светлости! Ключ таинства моей души всегда будет в Ваших руках».

Светлейший князь сдержал слово. 1 ноября, подробно описав императрице сражение, он еще раз подчеркнул значение победы для хода войны и дал высшую оценку победителю:

«Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость. Генерал-Аншеф, получивший все отличности, какие заслужить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностию, как двадцатипятилетний, которому еще надобно зделать свою репутацию…

Всё описав, я ожидаю от правосудия Вашего наградить сего достойного и почтенного старика. Кто больше его заслужил отличность?! Я не хочу делать сравнения, дабы исчислением имян не унизить достоинство Св. Андрея; сколько таких, в коих нет ни веры, ни верности. И сколько таких, в коих ни службы, ни храбрости. Награждение орденом достойного — ордену честь. Я начинаю с себя — отдайте ему мой…

Он отозвался предварительно, что ни деревень, ни денег не желает и почтет таким награждением себя обиженным… Важность его службы мне близко видна. Вы уверены, матушка, что я непристрастен в одобрениях, хотя бы то друг или злодей мне был. Сердце мое не носит пятна зависти или мщения».

Нет никаких свидетельств того, что Суворов отказался от денежных сумм или деревень. Просто князь Григорий Александрович как никто другой читал в душе своего «друга сердешного»: высший орден империи значил для старого воина больше любых материальных благ.