Нам не позволят - Чарли Маар

него, глаз, то о том, что он её папа можно было бы догадаться уже по тому, как он смотрит на коляску. Пристально, растерянно и немного напуганно.

— Кэйя, все в порядке, — киваю я женщине. — Можешь пока собрать еду и воду для прогулки?

— Конечно, мисс Ами. Что же это я! Совсем забыла об этом!

Всплеснув руками, няня поднимается с дивана и убегает в сторону кухни, прикрыв за собой раздвижную дверь, чтобы не мешать нам.

Максим тем временем уже подошёл к коляске, но обойти её и заглянуть внутрь пока не решился.

— В чем дело? Ты же хотел познакомиться с дочкой.

Лали начинает недовольно кряхтеть, очевидно возмущенная тем, что её все оставили.

Вы когда-нибудь задумывались, что чувствует мать, которая впервые показывает ребёнка отцу? Наверное, если вы однажды это пережили, то знаете, о чем я сейчас говорю. Когда в больнице мне впервые показали малышку, я думала — нет никого прекраснее на всем белом свете. Я плакала, потому что мне хотелось, чтобы ОН тоже видел и знал, какая прекрасная дочка у нас родилась, но тогда его не было рядом.

И вот сейчас он стоит в паре метров от неё. Кажется, не дышит даже. А у меня в голове крутятся дурацкие вопросы, и сердце разрывается от страха.

Она ведь ему понравится? Она не может не понравится ему. Ведь она такая чудесная. А что, если он её не полюбит? Что, если потом скажет, что она ему не нужна? Причинит ей боль…

— Просто это, — выдыхает наконец мужчина, — ни с чем не сравнится.

Положив цветы и игрушку на журнальный столик, Максим все же встаёт перед коляской и заглядывает внутрь.

В этот миг время словно застывает, замолкает мир вокруг, солнце перестаёт палить, кондиционер шуметь. Ничего не остаётся кроме взгляда, которым мужчина смотрит на ребёнка. Несколько раз я зажмуриваюсь, потому что в этом взгляде вполне возможно сгореть.

Он смотрит так, словно его мир треснул на части.

— Так и есть, — неожиданно хрипит Максим. — Мой мир треснул на части, Амилия.

Кажется, я высказала мысли вслух…

— Знакомься, Макс. Это твоя дочь. Лалита. Она родилась первого мая. Она дитя цветов, весны и нежности.

— Она прекрасна, — он улыбается и протягивает руку в коляску, чуть наклонившись вперед. — Привет, дочь. Прости, что так долго.

По моим щекам неконтроилуемым потоком начинают течь слезы.

— Как ты нас нашёл? — спрашиваю Макса, когда Лали, которой надоело ждать прогулки, начинает засыпать у меня на руках.

Вообще-то ей пора есть, но так как я кормлю дочку грудью, мне немного не комфортно делать это при Максе, хоть он и видел меня голую раньше. Сейчас я не могу позволь ему столь интимное наблюдение за мной.

Лучше ему поскорее уйти. Дочь он увидел, и делать ему здесь больше нечего по сути.

Вот только мужчина уходить не торопится. Максим продолжает рассматривать Лалиту, не решаясь пока разве что на руки её взять.

— Давай не будем об этом. Главное, что нашёл. Остальное неважно.

Я усаживаюсь на диван и укладываю малышку поудобнее на грудь. Мне хочется быть подальше от мужчины, но он будто намеренно сокращает расстояние между нами. Сейчас Макс садится рядом, отчего наши плечи соприкасаются и по телу пробегает знакомая дрожь, которую я много раз вспоминала тоскливыми и одинокими ночами.

— Если так, то, думаю, тебе пора. Мы вообще гулять хотели, но теперь я сначала покормлю дочку, чтобы она заснула.

— Ты грудью кормишь? — синий взгляд мужчины проходится по моей шее, а затем стекает ниже.

Он шумно сглатывает, а у меня щеки опаляет волной жара.

Иисусе, как мы будем общаться ради малышки, если я так на него реагирую?! Я же просто с ума сойду!

Интересно, что чувствует он? Выгляжу я, мягко говоря, неважно. Грудь у меня из-за кормления увеличилась, но под майкой не особо заметно.

— Да. Я кормлю Лали грудью, Максим. И делать это собираюсь без твоего навязчивого присутствия. Так что уходи.

— Я хотел поговорить, Ами. Серьёзно. И ты же понимаешь, что теперь нам в любом случае придётся многое обсудить?

Разумеется, я все понимаю. Максим хочет прояснить все моменты относительно воспитания Лали и его прав видеться с ней. Но на данный момент мне не хочется этого делать. Во-первых, я не была готова к встрече с ним. Мне нужно собраться, успокоиться, чтобы противостоять мужчине. Во-вторых, Лали действительно нужно поесть и спать. И в-третьих, я слишком боюсь этого разговора, поэтому собираюсь намеренно его оттягивать.

— Хорошо, Максим. Мы поговорим. Только не сейчас. И не когда малышка со мной.

— Значит, давай встретимся позже. Сегодня вечером, к примеру. Твоя няня сможет остаться с Лали?

Вечер это так скоро. Не уверена, что успею собраться к вечеру. Да мне и недели не хватит.

— Посмотрим. Оставь мне свой номер телефона. Я позвоню.

Привычным движением руки Макс достаёт визитку из внутреннего кармана пиджака и кладёт на тумбу рядом с причудливой лампой в гавайском стиле.

— Позвони обязательно. Иначе я приду сам, Анна Амилия. И разговор состоится, хочешь ты этого или нет.

— Не нужно мне угрожать, Максим Андреевич, — хмурю брови, недовольно поджав губы. — Я без этого обойдусь.

На его губах появляется знакомая усмешка после моего выпада. Это отбрасывает меня в прошлое, когда я огрызалась, а он наслаждался моим огнём. А потом в один миг все потухло. Остался только пепел, из которого будто птица-феникс родилась наша дочь, не дав таким образом прошлому окончательно разлететься по ветру прахом.

— Проводишь, Ами?

Макс поднимается с дивана и выжидающе смотрит на меня, временами бросая взгляд на малышку.

— А ты поможешь?

На самом деле, мне вовсе несложно встать вместе с Лали, просто любопытно, почему он ни разу не спросил подержать дочь. И вот снова после моей просьбы о помощи, Макс растерянно на неё смотрит. Так, словно он вообще никогда не брал младенца на руки. А может, правда не брал?

Сделав широкий шаг в нашу сторону, Зверг не забирает Лалиту у меня из рук, а поднимает нас обеих с дивана, обхватив мои плечи. Теперь мы стоим вплотную друг другу. Между нами только кряхтящая малышка. Мне кажется, мое бедное сердце колотится так, что он его стук даже через неё ощущает.

— Вы обе пахнете карамелью, — хрипит мужчина, немного наклонившись вниз.

Такой близкий и такой далёкий. Почему-то только сейчас я замечаю, что он изменился. Черты его лица стали грубее, щетина гуще, а паутинки возле уголков глубже. Если бы можно было стереть все, что