Древний Кавказ. От доисторических поселений Анатолии до христианских царств раннего Средневековья - Чарльз Берни

В отличие от некоторых каменных гробниц Талыша, как, например, в Агха-Эвларе, захоронения в Марлике устраивали в гробницах, не использовавшихся повторно в начале 1-го тыс. до н. э. Каждая имела только свое первоначальное содержимое. Два могильника в персидском Талыше, среди многих, раскопанных братьями де Морган и описанных Шеффером, были в Хассан-Замини и Агха-Эвларе: там были обнаружены цилиндрические печати, на которых Шеффер основал датировки позднего талышского периода II – 1450–1350 гг. до н. э. Иными словами, он совпал по времени с поздним Угаритом II, а также эпохой египетского господства в Сирии и Палестине[272]. Бронзовая фигурка оленя из Агха-Эвлара этого периода сравнима с примерами из Марлика, где животных также изображали на керамике. Бронзовая модель пары быков с ярмом и плугом из Марлика напоминает керамические фигурки вьючных животных из Кюль-Тепе (Эчмиадзин) и других мест процветания ранней закавказской культуры. Тройная ваза из серой керамики из Марлика – каждый кубок имеет тонкую ножку и коническую подставку – сопоставим с алебастровым сосудом из гробницы Тутанхамона: форма каждого кубка, составляющего этот необычный сосуд, напоминает кубки на подставке культуры периода I железного века в Иране.

Среди оружия, найденного в Марлике, можно отметить мечи, зачастую намеренно согнутые или сломанные, и крылатые наконечники для стрел – такие как в позднем Талыше II–III[273]. Похожие, но не идентичные наконечники были найдены в Цалке (Триалети) и Бешташени. Эти находки датированы Шеффером 1200–1000 гг. до н. э. Ученый считает, что их корни – в Талыше или другом месте Ирана. Но отсутствие таких крылатых наконечников в Хасанлу и их присутствие в захоронении возле Керманшаха вместе с кинжалами, датированными 1200–1000 гг. до н. э., вряд ли предполагает, что они достигли Кавказа с этого направления. Скорее так обозначается их северное происхождение[274].

Из всех сокровищ могильника Марлика большего внимания заслуживают ритуальные сосуды. Самый примечательный из них – золотая чаша, которая теперь хранится в тегеранском музее, на которой есть рельефное изображение двух крылатых быков, стоящих на задних ногах вокруг стилизованного пальмового дерева. Головы быков объемны. Такая поза хотя и неестественна, но весьма убедительна и впечатляюща. Подобный «дизайн» – быки и дерево, а также их натурализм – обозначает связь скорее со средним, чем с поздним ассирийским искусством. Видны также параллели со средним Эламом – в повернутых к зрителю головах быков[275]. У львов или львиц на золотой чаше из Калардашта, что в Мазандаране, головы грубо приклепаны к сосуду, и вообще изображения выполнены в упрощенной манере. Создается впечатление провинциальной работы или имеющей другие корни либо более позднее происхождение, чем золотая чаша из Марлика, которая могла быть изготовлена в XIV в. до н. э. Богатый могильник Калардашта содержал много зооморфных сосудов, теперь обычно именуемых по названию города Амлаш, очевидно, потому, что именно там они впервые появились на рынке. Теперь Амлаш соперничает с Луристаном по количеству древностей – золотых, бронзовых и керамических артефактов. Золотой кинжал, найденный с золотым кубком в Калардаште, напоминает аналогичную находку из Марлика. Лезвие кинжала соединяется с рукояткой кольцом, как в изображении одного из трех ему подобных на золотой чаше, найденной в 1958 г. в Хасанлу. Так, возможно, определяется связь между Марликом, Калардаштом и Хасанлу[276]. Автор согласен с утверждением Порады о роли отдельных художников, обладавших большим талантом и развитым воображением, чьи шедевры редко удавалось достойно скопировать, но они часто оставались образцами для подражания. Второй из трех стилей золотых сосудов Марлика, выделенных Порадой, представлен чашей с немного вогнутыми сторонами и рельефными изображениями быков на двух уровнях – животные «идут» в противоположных направлениях.

Третий стиль золотых сосудов из Марлика представлен чашей, которую раскопал в Хасанлу лично Р. Дайсон[277]. Ничто не может помешать восхищаться таким открытием, хотя современная археология в основном стремится уделять максимальное внимание предметам повседневной жизни древнего человека. Найти такую чашу не в гробнице, а в сгоревших обломках строения – большая редкость. И очень хорошо, что было тщательно описано все, находившееся вокруг. Золотая чаша из Хасанлу украшена самыми разнообразными сценами и мотивами, которые на первый взгляд кажутся таинственными из-за явного отсутствия одной объединяющей идеи. Хотя каждая сцена передана с большой тщательностью – вплоть до шерстинок на шкурах быков, перьев на крыльях орла и чешуек на шее монстра. Двойная плетеная лента проходит вокруг верхней части чаши под ободком, и еще одна – внизу. Здесь нет деления на уровни (регистры) и есть horror vacui («боязнь пустоты». – Пер.), которая привела к заполнению промежуточных пустых пространств другими мотивами, например изображением тройки кинжалов. В верхней части представлен ряд из трех существ, явно божественных. У одного на голове солнце – вероятно, это бог солнца. Другой ведет колесницу, запряженную быком, изо рта которого бьет струя воды; вокруг – пузыри или галька. Общая ассоциация быка с богом воды делает идентификацию этого существа вполне приемлемой. Колесницы еще двух богов (на них колеса с шестью спицами) тянут мулы. Коротко стриженный и плохо выбритый человек, держащий высокий кубок такой же формы, как серебряный кубок из Хасанлу, стоит перед богом погоды и, предположительно, является жрецом. Это единственный человек, не показанный с длинными волосами и бородой. Его сравнивают с фигурой на одном из рельефов из Малатьи, который, вполне вероятно, был создан примерно в это же время[278]. За жрецом видны два человека, у каждого – овца, вероятно, как жертвоприношение. Под изображением бога погоды располагается сцена, которая может быть самой важной на кубке, хотя ничто не выделяет ее в качестве таковой, за исключением темы: человек с маленькими защитными приспособлениями (или кастетами) на руках дерется с чудовищем, имеющим голову, руки и верхнюю часть туловища человека. Нижняя часть туловища – частично скала, частично – трехглавый чешуйчатый дракон, причем головы или собачьи, или волчьи. Под всем этим – длинный лежащий лев. Справа – женщина, стоящая на двух баранах, снимает платье, чтобы показать обнаженное тело. Спиной к женщине стоит лучник. Вверху справа – орел или сокол несет женщину. Правее – еще одна женщина сидит верхом на льве со свастикой на задней ноге, что напоминает чашу из Калардашта. Она смотрит на себя в зеркало. Рядом справа – три кинжала и верхняя часть тела мужчины с кубком в руке, дальше – скамейка. Ниже – группа в традиционном месопотамском стиле: двое мужчин убивают третьего – бородатого. Этот мотив мог быть привнесен в Северо-Западный Иран при посредстве митаннийских печатей[279]. Справа от этой группы – женщина, очевидно преклонившая колени, чтобы отдать младенца мужчине, сидящему на скамье. Тот протягивает правую руку, чтобы взять ребенка, а в левой у него колотушка. Трактовка этих сцен остается спорной, но тот факт, что вещь изготовлена в значительно более ранний период, чем Хасанлу IV (в этом слое ее нашли), сомнению не подлежит. Степень, в которой археологический материал из бассейна Урмии, включая Хасанлу, может быть соотнесен с исторической информацией, а также определение его в качестве относящегося к маннейскому, мидийскому или персидскому искусству – это проблемы, которые невозможно решить на основании собранных свидетельств. С XIV–VII вв. до н. э. интрузивные элементы узнаются как месопотамские, ассирийские, урартские и даже скифские, но материальную культуру местных народов, имеющих разные корни, нельзя искусственно препарировать. Поскольку маннеи не были индоевропейцами (возможно, они имели хурритское родство), есть основания считать их самой древней осевшей этнической группой. Описание чаши из Хасанлу как маннейской работы хронологически приемлемо и не противоречит сходству с другими золотыми сосудами из Марлика, Калардашта и других мест на севере. Хотя правители Марлика были чужеземцами, ремесленники, которые на них работали, принадлежали к местному населению, жившему там до начала периода I культуры железного века и прихода ее иранских носителей. Трактовка сцен с чаши Хасанлу как версии эпоса хурритского бога Кумарби соответствует свидетельствам. Этот бог хотел вернуть себе контроль над небесами, который уступил Тешубу, породив каменного ребенка. В конечном итоге Тешуб одержал верх. Наличие уцелевших остатков маннеев, пусть даже их территория к VIII в. до н. э. стала крайне ограниченной, предполагает, что художественные традиции могли жить до самых последних дней существования двух великих держав – Ассирии и Урарту. Это было вовсе не культурное наследство, оставшееся от давно умершего прошлого.