Малек - Джон ван де Рюит

Все еще расстроен из-за Криспо. Гоблин сказал, что он умер в кресле на веранде. Домработница Глория принесла ему чай и не смогла добудиться.

Получил письмо от Русалки.

Дорогой Джонни!

Надеюсь, в день рождения все обошлось и с тобой не сделали ничего ужасного. У меня есть для тебя подарок, который ты сможешь забрать, когда приедешь домой на выходные. Как репетиции? Напиши, какие там у вас новости и сплетни.

У меня в школе дела намного лучше, хотя я бы, конечно, предпочла каникулы вместе с тобой! На следующей неделе мы едем в Эмпангени на турнир по баскетболу. (Никогда там не была, но слышала, что делать там особенно нечего.) В воскресенье видела твоего папу в торговом центре. Он переходил вброд фонтан напротив кафе. Вокруг собралась большая толпа, не знаю, зачем он этим занимался, может, спросишь? Самой интересно.

В общем и целом, любовь моя, страшно по тебе скучаю — почему ты так далеко? Приезжай скорее, лучше прямо сейчас.

Люблю,

Я.

P.S. Не слишком удивляйся, если я приеду на один из ваших матчей.

Я позвонил домой. Ответила мама. Она сказала, что понятия не имеет, с чего это папа решил искупаться в фонтане в торговом центре. Я рассказал ей о Криспо, но по тону понял, что она занята и ее это мало интересует. Сказала, что в субботу они с папой приедут посмотреть на мою первую игру в регби.

14.30. Тренировка по регби. Мистер Лилли сказал, что как на полузащитника на меня все надежды в субботу. Никаких приемов блокировки мы не изучали, а вместо этого играли в тач-регби, чтобы не дай бог никто не покалечился перед субботней игрой. Трехчетвертные выполнили пару захватов и перехватов, но остальные игроки лишь топтались на месте, передавая (и при этом все время роняя) мяч.

Перед отбоем Пи-Джей Лутули объявил, что в воскресенье запланировано восхождение на гору Инлазане (что переводится как «материнская грудь»). Гора находится в 28 километрах от школы — мы выйдем в три утра и вернемся уже после темноты. «Поход», очевидно, является не чем иным, как испытанием для новичков. Бедный Жиртрест в панике и намерен первым же делом с утра взять в медпункте справку от врача. Геккон сказал, что пойдет вместе с ним. Готов поспорить, скоро среди первокурсников начнется настоящая эпидемия.

17.00. Вся школа собралась на трибунах Трафальгара (поле для регби сборной старшеклассников). Регби-идолы сборной во главе с тренером мистером Холлом повторяли сложные приемы, а Лутули (его назначили главой команды болельщиков) размахивал красным флагом. Вечер выдался пасмурный, влажный и туманный. Холмы поглотила тяжелая серая мгла, и лишь едва различимые огоньки мерцали в окнах школьных корпусов. Пронзительно засвистел свисток, и игроки сборной надели свои куртки и подошли к трибунам. Они гордо выстроились перед нами, обнявшись за плечи, и прокричали что-то в унисон. Флаг вдруг опустился, и вся школа ответила им хором. Оглушительное эхо разнеслось по полю, а потом наступила тишина. И отголосок — еще громче, чем сам крик, — прокатился по долине, как ружейный выстрел. Мы все закричали и захлопали в ладоши. Лутули поднял красный флаг, призывая к тишине, и воскликнул:

— Если вы думаете, что этого достаточно, вы ошибаетесь! Это 1990 год, друзья, новое десятилетие — наша команда заслуживает большего!

Снова раздался боевой клич, и на этот раз он был в два раза громче. Понять, что он означает, даже различить слова было невозможно — первая строчка была похожа на «зайчик дал пальчик!». Хотя, конечно, на самом деле там были совсем другие слова — ни одна нормальная кричалка не может начинаться со слова «зайчик».

— Друзья, кто мы такие? — прокричал Роб Гиллсон, капитан команды. Он гордо возвышался перед нами — шесть футов четыре дюйма сплошных мышц. Все заголосили в ответ. Один второкурсник споткнулся и упал с трибуны. Его друзья принялись смеяться над ним, но Гиллсон угрожающим взглядом приказал им заткнуться. — Вот мы снова здесь, на Трафальгаре, готовы к началу сезона, который станет величайшим в истории школьной команды! — Его голос был глубоким и звучным, и вкупе со стальным взглядом он мгновенно взвинтил атмосферу до точки кипения. Вся школа встала, обнявшись и слушая капитана. Дождь зарядил сильнее, но никто этого словно не замечал.

— Мы больше уже не мальчики. Завтра мы будем сражаться как мужчины. И победим, лишь если вы будете на нашей стороне. Говоря «вы», я имею в виду не кого-то из вас и не большинство из вас, но всех вас! (Громкие аплодисменты и топот.) Вы нужны нам! Это вы в минуты борьбы будете вселять в нас силы своими голосами! Так произнесите же снова свой боевой клич!

Мы закричали еще громче — на этот раз эхо было похоже на рев истребителя, пронесшегося над долиной. Адреналин кипел в моих жилах. Хотелось что-нибудь сломать. Мои зубы были стиснуты, левая рука сжимала плечо Бешеного Пса, а правая — Верна. Малёк был готов порвать всех!

Ребята из сборной старшеклассников потихоньку разошлись и зашагали к школе. Нападающий Оливер Браун вернулся на поле потренировать удар. Болельщики с трибун, разгоряченные своими кричалками и полуобмороженные на ужасном холоде, принялись гоняться друг за другом. Бешеный Пес напал на Верна и Геккона, которые смотрели, как Браун забивает голы. Затем Рэмбо повалил на землю Бешеного Пса. Тот погнался за ним, но Саймон поставил ему подножку. Вскоре и Саймона повалили. Мальчишки бегали, кричали, смеялись и пытались надавать друг другу тумаков. Никогда еще дух школьного единства не был так силен.

За завтраком Пи-Джей Лутули отвел меня в сторонку и сказал, что Глокеншпиль немедленно вызывает меня в свой кабинет. Сперва я подумал, что это шутка, но одного взгляда на лицо Лутули было достаточно, чтобы понять, что это не так. С бешено бьющимся сердцем, весь в холодном поту, я зашагал через двор к кабинету директора, проигрывая в голове события последних нескольких дней. Не иначе как у меня большие неприятности, а то меня бы не вызвали. Секретарша Глока проводила меня в его кабинет и, видимо заметив мой ужас, погладила меня по плечу, прежде чем закрыть дверь.

— Садитесь, Мильтон. — Глок удобно расселся в кожаном кресле, расстелив перед собой газету. Он жестом пригласил меня сесть на стул по другую сторону стола. — Только подумайте, этот идиот считает, что сегодня мы проиграем школе Линкольна! Прошли те дни, когда местными газетами заведовали наши бывшие выпускники. — Он вздохнул, сложил газету и прямо посмотрел на меня: — Не надо так бояться, мальчик мой. Ты же не сделал ничего плохого, не так ли?

Я покачал головой и что-то пропищал в ответ.

— Вот и хорошо. Я вызвал тебя потому, что ты, видимо, произвел немалое впечатление на моего дорогого друга Джонни Криспо. В завещании он попросил тебя спеть куплет из его любимого псалма, «Иерусалим», на своих похоронах. Завтра утром после службы мисс Робертс с тобой порепетирует. Похороны во вторник. Спасибо, Мильтон. Можешь идти.