Курочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

— Ну, ясно? — спросил он. — Разговор к вам есть.

— Что за разговор, что такое?! — Игнат Трофимыч все еще пытался петушиться.

— Вот, это я понимаю, это по-человечески! — смолоусый так и расцвел, в улыбке его было одобрение. — Давно бы ближе к делу! А то вы всё не по-человечески. По-человечески надо! А то что же: родной сын в отпуск приезжает — а вы ему от ворот поворот. В коммуналке живет, повернуться негде, а вы золотые яйца — по двадцать копеек штука. Разве ж по-человечески?

Игнат Трофимыч слушал смолоусого и чувствовал, что весь он будто онемевает. Становится ледяным камнем.

— Откуда Витьку знаешь? — спросил он омертвелыми губами.

— Как же мне Витьку не знать, папаша?! — вскинулся в совершенно искреннем удивлении смолоусый. — Мы друзья с ним. Жаловался нам. Что у меня, говорит, за родители такие…

Марья Трофимовна вновь обрела, наконец, дар речи.

— Врешь, ирод, врешь! — просипела она.

— Я? Вру? — в голосе смолоусого была неподдельная обида. — Зачем нам врать. Мы к вам с предложением. Выгодным. Тысячу рублей за яйцо — устроит?

— Чего? — Игнат Трофимыч и не понял даже, что такое сказал парень.

Марья Трофимовна прокашлялась.

— Дак не принадлежат нам яйца, вы что, ребята! — увещевающе сказала она. Ужас ее прошел, а криком, дошло до нее, ничего не добьешься. — У нас там из гепеу сидят, сторожат, вы что!

— Но яйцо-то ведь не они берут?

А вот этого, про то, кто берет яйцо, не говорил Виктор «вареным» парням в пивной. Он даже и не знал того — не сообщал ему Игнат Трофимыч такой подробности.

И Игнат Трофимыч помнил об этом: что не сообщал.

— Откуда вы взяли, что не они? — уличил он смолоусого. — Они и берут, нас близко не подпускают.

— Не надо, папаша! Врать нехорошо! — Улыбка смолоусого была ласкова и победна. — Не они берут, вы берете, а-я-яй, на старости-то лет да врать!

Что ж из того, что не знал Виктор, кто берет яйцо. Он-то не знал, а в городе о том знал каждый третий, и, прожив в нем несколько дней и специально интересуясь этим, не узнать такой важной подробности было невозможно.

— Ты, папаша, и берешь, а? — сказал смолоусый. — Своей рукой. Так?

И Игнат Трофимыч не посмел больше перечить.

— Ну? — сказал он. — И что?

— Вот мы тебя ловкости рук и научим, — влез в разговор светлоусый. — Ловкость рук — и никакого мошенства!

А тот, со смоляными усами, все улыбался. И так ласково — будто испытывал к Марье Трофимовне с Игнатом Трофимычем особую, чрезвычайную нежность.

— Ладно, — уронил он. — Яйцо наше — вам полторы тысячи. За каждое. За каждое, подчеркиваю!

— Две! — неожиданно для Игната Трофимыча выкрикнула Марья Трофимовна. Не сказала, а именно выкрикнула.

На мгновение у Игната Трофимыча отнялся язык.

— Ты что говоришь, ты думаешь, что говоришь?! — зашумел он на свою старую, приходя в себя. Ступил к ней сердито — и замер: острое жгуче и страшно уперлось ему в бок под ребра.

— О-ой! — тоненьким блеяньем выкатилось из Марьи Трофимовны.

— Заколю, дед! — пошевеливая ножом, то надавливая им, то ослабляя упор, процедил светлоусый. — Заколю, как падлу!

— Ладно, хватит, — отвел его руку с ножом смолоусый. — Папаша уже все понял. Понял, папаша, да? — заглянул он в глаза Игнату Трофимычу. И засмеялся: — Иди, думай. С бабкой вместе. Даем две, уговорили. Думайте, а мы вас найдем. Плохого не сделаем, не волнуйтесь. Если гебешникам своим не скажете. Скажете — тогда пеняйте на себя. Из-под земли достанем.

— Две тысячи, дед! — ткнул Игната Трофимыча в бок, теперь голым кулаком, светлоусый. — Соображаешь хоть, что за деньги?

— Нет, в самом деле, хорошие деньги! — продолжая посмеиваться, сказал смолоусый. И, подняв с земли сумку Марьи Трофимовны, втолкнул ту ей в руки. — Две тысячи за яйцо! Очень приличные деньги. Больше не даст никто. Подумайте, подумайте. Мы не торопим. Ну, что в самом деле, такое: за двадцать копеек!

Спать в этот день Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем легли вместе — в комнате на кровати, чего с ними по своей воле не случалось уж целую прорву лет. И, мешая друг другу, ворочаясь, садясь на кровати да снова ложась, опять вели они едва не полную ночь долгий, нескончаемый разговор.

— Дак че не попробовать-то? — говорила Марья Трофимовна. — В самом деле, устроили нам че. В собственном доме, как в казарме. А тех выдать им — убьют нас после дружки ихние. Живи трясись… Че ж не попробовать? Че Витьке не помочь?

— Да помочь-то бы помочь, — отвечал Игнат Трофимыч. — И выдать — опять же опасно… Но ведь это кто? Урки с ножом, связываться с ними!

— А тебе не урки-то две тыщи дают?

— Да, стелят-то они мягко, — через паузу, отдохнув немного от их разговора, говорил Игнат Трофимыч, — а спать как? Яйца-то прятать мне. Поймают меня, что делать?

— Дак и че, если поймают? Без нас никак нельзя, ниче не поделаешь, придется простить. — Интонации у Марьи Трофимовны были самые залихватские. — А всё попробуем. А то, не попробовав, да отказаться!

— Оно так, конечно, так, — соглашался Игнат Трофимыч. И вздыхал: — Но только с этими связываться… урки же настоящие! Бандиты!

Марья Трофимовна сердилась на него:

— Не хочешь Витьке помочь, да? Не хочешь? Чужой он тебе, только мой сын, не твой?

Игнат Трофимыч вскакивал с кровати, прошлепывал по комнате босыми ногами круг, другой, третий и снова садился на кровать.

— Попробовать, конечно, можно, — говорил он своей старой. — Попытка не пытка. С урками с этими — все одно трясись ходи: не они, так дружки их… А властям мы нужны, конечно. И поймают — так только пуще призор будет.

— Ну так, ну так! — тотчас отзывалась Марья Трофимовна.

…На том и порешили старики, когда уже совсем светло было за окном: попытка не пытка, а куда не кинь — везде клин. Сами предпринимать ничего не будут, а объявятся эти «вареные» снова — ну, пусть предлагают свой план. Что у них там за план. О какой ловкости рук они говорили…

В назначенный час, в соответствии с полученными указаниями поплутав некоторое время по улицам, дабы удостовериться, что никто за ним не следует с наблюдением, Игнат Трофимыч стоял на условленной автобусной остановке, словно бы поджидая автобус. Тот подошел, втянув в себя всю собравшуюся толпу, а Игнат Трофимыч, потоптавшись у дверей, будто бы не решился лезть в свирепствовавшую толкучку, и, махнув рукой, остался снаружи. Автобус укатил, обдав Игната Трофимыча рыкнувшей вонючей струей, и недолгое время спустя около остановки притормозили неприметные серые «Жигули».