Наместница Ра - Филипп Ванденберг

Сененмут сильно сомневался, что возлюбленной удастся эта затея. Более того, он даже желал, чтобы она закончилась провалом, поскольку боялся, что столь важное событие еще больше укрепит ее позиции как фараона, а значит, приблизит конец их любви.

— Отец мой Рамос, — начал Сененмут, — говорил мне, когда я еще носил локон юности, что бегемоты очень коварные животные и разумом превосходят человека. Как-то он рассказал об одном юноше из Мемфиса, сто лет назад метнувшем копье в бегемота. Чудовище, взревев, скрылось под водой. Шли годы, юноша вырос в мужчину. Однажды вечером сидел он с женой на берегу Нила. И вдруг воды разошлись и огромный бегемот бросился на них и растоптал обоих ножищами подобно тому, как давит виноградарь винные ягоды, отжимая сок. А из спины зверя все еще торчало копье.

Хатшепсут засмеялась, будто смехом хотела вселить в себя мужество.

— Ты не повергнешь меня в страх, мой верный спутник, — заявила она. — Ибо я нацеливаю стрелу мою не в спину зверя, где шкура непробиваема, как кожаный щит азиата, а меж лопаток — там уязвимое место чудовища! Попадешь туда — и успех обеспечен.

При этих словах глаза повелительницы грозно сверкнули подобно взгляду воина, готового к жестокому мщению.

Встревоженные царской ладьей, из зарослей тростника выпорхнули дикие утки с темно-зеленым оперением и, громко хлопая крыльями, полетели на запад. Хатшепсут играючи подняла лук, натянула тетиву, и стрела, со свистом рассекая воздух, полетела вослед и нагнала свою цель. Утка пару раз перевернулась в воздухе, отчаянно взмахивая крыльями, и, словно деревянная чурка, шлепнулась на воду.

Царица усмехнулась, Сененмут молчал. Время от времени одна-другая птаха восхваляла Ра своими трелями или лягушка плюхалась на мелководье и уплывала, подергивая лапками. Сененмут предался воспоминаниям о том, как впервые встретил Хатшепсут. Два десятка лет пролетело с тех пор, как его неверная стрела попала в служанку царевны, а заодно и разом переменила его жизнь. Как непостижимо правят боги судьбами людей!

Неотесанный крестьянский парень с плодородных земель ныне возвысился до Величайшего из великих государства. Пять или шесть дюжин различных должностей и титулов отличали теперь его персону, и люди падали перед ним ниц. Его искусность, его несравненная отвага в обхождении с камнем принесли ему славу любимца богов; матери протягивали ему своих детей, ибо верили, что одно лишь прикосновение Величайшего из великих даст им счастье.

Что было делать Сененмуту? Что он мог сказать им? Пожелать счастья, которого они так жаждут от него, но которого не дано ему самому? И кто бы ему поверил? Да его просто высмеяли бы! Но это было правдой: он, сын Рамоса и Хатнефер, был до глубины сердца несчастлив. Женщина, которую он любил, все больше отдалялась от него. Да, она осыпала его золотом и почестями, но все золото и все почести он бы не колеблясь отдал за то, чего ему не хватало: за любимую супругу.

Однако его возлюбленная назвала себя фараоном. Не женственность, нежность и любовь считала она добродетелями, а твердость, власть и признание. И если бы не те редкие ночи, которые она проводила в его объятиях, маленькая и беззащитная, как пустынная мышка, Сененмут засомневался бы, осталось ли в Маатхаре еще хоть что-то от юной Хатшепсут.

Царица тем временем равнодушно наблюдала, как Нехси выловил из воды утку, как выдернул стрелу из тушки… Схожие обстоятельства даже мимолетно не напомнили ей о той ситуации, когда она познакомилась с Сененмутом. Боги обманули Мааткару и лишили ее, дочь Амона, заслуженного счастья — вот все, что она помнила. Жертвенный дым сотен телят, ее ревностные молитвы и бесчисленные статуи богов из черного гранита не нашли отклика у богов. Казалось даже, что боги пренебрегают ее дарами, когда порыв сильного ветра в храме Карнака заставил стелиться по полу дым жертвенного огня, а потом и вовсе чуть не погасил его подобно робкому огоньку, который пастух тщится раздуть из сырых поленьев, принесенных водами Нила.

Какие прегрешения, о Великая Эннеада богов, совершила она, что всемогущий Амон так безжалостно обошелся с ней? Почему не дал ей родить сына, как это делает — многократно в своей жизни! — любая служанка, отдающаяся мужчине?

Власть — вот в чем она, Хатшепсут, превосходила других! Достаточно было одного взмаха руки — и судьбы людей становились подвластны ей. Ей, Мааткаре, фараону, перед которым люди валялись в пыли, кому целовали сандалии в страхе перед божественным. И она была богом! Была ли?..

Божественность требовала деяний, достойных бога, таких, перед которыми люди склоняются в благоговении. Обелиски в Карнакском храме повергли подданных в трепет. Еще ни один фараон не отваживался возвести каменные иглы до неба. Золото их вершин блистало до горизонтов всех четырех сторон света. И когда племена девяти луков придут воздавать дань, они уже издали преклонят колени, ибо решат, что Ра на своей солнечной барке спустился на землю.

Мысль о том, сколько еще поколений в бесконечности времен, увидев ее обелиски, будут говорить о ней, возбудила царицу, и она решила поставить по всей стране множество великих сооружений для вечности со своим именем. Но как превзойти пирамиду Хеопса в пустыне? Какое возвести сооружение, чтобы было оно выше, прекраснее, великолепнее обоих каменных шпилей в храме?

Неферабет, мудрый писец, записал ее слова, а Сененмут выбил иероглифы на цоколях и покрыл их золотом. Юя, служанка, каждое утро при пробуждении царицы читала ей вслух: «Как верно то, что я живу, как верно то, что Ра меня любит и Амон хвалит, как верно то, что я ношу корону царства, как верно то, что Сет и Гор Верхнего и Нижнего Египта соединились во мне и я правлю подобно Гору, сыну Исиды, как верно то, что Ра на вечерней барке опускается за горизонт, а на утренней восходит, как верно то, что я живу вечно подобно звезде Сириус, так же верно, что покрыла я эти обелиски золотом, чтобы имя мое осталось в веках. И все, кто это видит, должны говорить: как похожи эти обелиски на нее, воистину дочь отца ее Амона!»

Взгляд Хатшепсут упал на Сененмута. Лишь он мог воплотить ее честолюбивые замыслы. Она восхищалась им — не как мужчиной, как архитектором! Естественно, женские чувства были ей не чужды, и бывали мгновения, когда она жаждала сильного обелиска Сененмута, но эти мгновения приходили все реже. Едва лишь желание было удовлетворено, Хатшепсут уже раскаивалась, что дала себя унизить мужчине, что стонала и визжала под ним подобно рабыне, подобно непослушному ребенку под хворостиной воспитателя. Она, Мааткара, дочь Амона!

Сененмут вопросительно посмотрел на возлюбленную. Где витает она в своих мыслях? Догадаться он не мог, но ясно видел, что охота на бегемота давно позабыта. Момент показался ему подходящим.

— Ты отправила Исиду в ссылку? — спросил он напрямик.

— Да, — коротко бросила Хатшепсут.

— Почему ты это сделала?

Царица недовольно мотнула головой, давая понять, что этот разговор ей неприятен, и грубо отрезала:

— Фараон Тутмос — да живет он вечно! — умер. Для его наложницы во дворце нет места.