Счастливчики - Хулио Кортасар

Нора открыла дверь каюты. Она не ожидала увидеть Лусио в каюте, ей почему-то казалось, что он вышел на палубу. Но он сидел на постели и смотрел в пустоту.

— О чем ты думаешь?

Лусио не думал совершенно ни о чем, но он нахмурил брови, как будто его оторвали от глубоких дум. Потом улыбнулся и знаком позвал ее сесть рядом. Нора печально вздохнула. Нет, с ней все в порядке. Да, была в баре, разговаривала с женщинами. Ну да, о том о сем. Губы ее не раскрылись, когда Лусио взял ее лицо в ладони и поцеловал.

— Ты неважно себя чувствуешь, кисуля? Устала, наверное… — Он осекся, испугавшись, как бы она не сочла это за намек. Но какого черта, в конце концов. Конечно, от этого устаешь, как от хорошего физического упражнения. Он тоже чувствует себя немного разбитым, но это же не значит, что… И прежде чем снова нырнуть в бездумную пустоту, он вспомнил сцену в каюте Рауля; у него остался неприятный осадок и желание, чтобы что-нибудь произошло, и он мог бы вмешаться, снова оказаться внутри ситуации, из которой неожиданно оказался выброшенным. Нет, он все правильно сделал, глупо вести себя как в приключенческих романах и раздавать направо и налево боевое оружие. И к чему портить путешествие, которое не успело начаться? Весь день ему хотелось поговорить с кем-нибудь из них по отдельности, лучше всего — с Медрано, которого он немного знал раньше и считал более уравновешенным. Сказать ему, что они могут полностью полагаться на него, если дело примет скверный оборот (что было совершенно невероятным), однако он считает, что нечего самим искать на свою голову приключений. Что за психи, в конце-то концов, — нет бы сообразить покер или хотя бы сразиться в труко.

Вздохнув, Нора поднялась и достала из несессера щетку для волос.

— Нет, я не устала и чувствую себя очень хорошо, — сказала она. — Не знаю, наверное, потому что первый день плавания… Как-никак все по-другому.

— Да, сегодня ночью тебе надо выспаться.

— Да, конечно.

Она принялась медленно расчесывать волосы. Лусио смотрел на нее. И думал: «Теперь я всегда буду видеть, как она вот так расчесывает волосы».

— Откуда я смогу послать письмо в Буэнос-Айрес?

— Не знаю, наверное, из Пунта-Аренас. Кажется, там у нас остановка. Значит, ты решила написать домой?

— Ну конечно. Представляешь, как они расстроены… Хоть я и говорила, что отправляюсь в поездку. Все равно матерям всегда чудится невесть что. Лучше я напишу Муче, а уж она пусть объяснит все маме.

— Я полагаю, ты напишешь, что поехала со мной.

— Да, — сказала Нора. — Это они и так знают. Одна бы я никогда не поехала.

— Пожалуй, матери это мало понравится.

— Ну что ж, когда-нибудь она должна узнать. Я больше беспокоюсь о папе… Он такой чувствительный, мне не хочется, чтобы он переживал.

— Ну вот, опять переживания, — сказал Лусио. — Что за черт, почему он будет переживать? Ты поехала со мной, я собираюсь на тебе жениться — и все дела. Что за трагедия, почему чуть что — ты заводишь разговор о переживаниях?

— Я сказала просто так. Папа такой добрый…

— Меня от этой сентиментальности мутит, — сказал Лусио с досадой. — Во всем всегда виноват я; я разрушил мир в твоем доме, я лишил сна твоих замечательных родителей.

— Прошу тебя, Лусио, — сказала Нора. — Не о тебе речь, я сама решилась на то, что мы сделали.

— Да, но их эта сторона вопроса не интересует. Я в их глазах всегда буду донжуаном, который испортил им обед и отравил игру в лото, чтоб ему было пусто.

Нора ничего не сказала. Напряжение еще какой-то миг держалось. Лусио пошел открыть иллюминатор и прошел по каюте, заложив руки за спину. Потом подошел к Норе и поцеловал ее в шею.

— Вечно ты заставляешь меня говорить чушь. Я знаю, все уладится, но сегодня со мною что-то творится, все мне видится не так… На самом деле у нас не было другого выхода, если мы хотим пожениться. Или уезжать вместе, или твоя мама устроила бы нам грандиозный скандал. То, что мы сделали, — лучше.

— Но ведь мы могли бы сначала пожениться, — сказала Нора голосом тоньше паутинки.

— Это зачем? Пожениться сначала? Прямо вчера? Зачем?

— Я просто так сказала.

Лусио вздохнул и снова сел на кровать.

— Действительно, я и забыл, что сеньорита у нас — католичка, — сказал он. — Конечно, мы могли бы пожениться прямо вчера, но это было бы полной глупостью. Ну лежало бы у меня свидетельство в кармане пиджака — только и всего. Ты же знаешь: в церкви я венчаться не собираюсь, ни сейчас, ни после. Гражданская регистрация — сколько угодно, но про священников даже и разговоров не заводи. Я тоже о своем старике думаю, че, хоть он уже и умер. А если кто социалист, так надо и соответствовать.

— Ладно, Лусио. Я никогда не просила тебя венчаться в церкви. Я только сказала…

— Сказала то, что говорят все женщины. Они дико боятся, что с ними переспят, а потом бросят. Фу, да не смотри ты на меня так. Мы ведь спали с тобой, спали? И по-моему, было неплохо. — Он закрыл глаза, чувствуя себя несчастным, оплеванным. — Не заставляй меня говорить грубости, кисуля. А подумай лучше, что я тоже тебе доверяю и не хочу, чтобы все рухнуло и оказалось бы, что ты такая же, как другие… Я ведь тебе рассказывал про Марию Эстер, рассказывал? Не хочу, чтобы ты оказалась как она, потому что в таком случае…

Норе следовало понять, что в таком случае он бросит ее, как Марию Эстер. Нора это прекрасно поняла, но ничего не сказала. Перед глазами дрожало и расплывалось улыбающееся лицо сеньоры Трехо. А Лусио все говорил, говорил и все больше распалялся, но она уже начинала понимать, что нервничает он не из-за того, о чем говорил, а из-за чего-то совсем другого. Она убрала щетку в несессер и пошла, села рядом с ним, прижалась лицом к его плечу, ласково потерлась. Лусио что-то проворчал, но проворчал довольно. Мало-помалу лица их сблизились, и губы соединились. Лусио гладил Норино бедро, сверху вниз, сверху вниз, а она сидела, сложив руки на коленях и улыбалась. Он прижал ее к себе, скользнул рукою по талии и опрокинул на спину. Она, смеясь, сопротивлялась. И вдруг почувствовала лицо Лусио над своим, так близко, что увидела только нос и один глаз.

— Дурочка, маленькая дурочка. Кисуля-хитруля.

— Дурачок.

Она чувствовала, как его рука бродит по ее телу и будит его. И подивилась, что уже почти не боится Лусио. Пока еще это непросто, но страха уже не было. А венчаться… Она запротестовала, от стыда пряча лицо, но ласка шла в глубину, неся с собой исцеление и наполняя таким желанием, что никакой стыд уже ничего не значил. Нехорошо, это нехорошо. Нет, Лусио, так не надо. Она закрыла глаза и застонала.

В этот момент Хорхе сыграл e4, и Персио после долгого размышления пошел Ke7. Хорхе безжалостно атаковал Фa1, и Персио мог ответить лишь ходом Крg4. Тогда белые неожиданно выступили Фg5, черные дрогнули, заколебались («Нептун меня подводит», — подумал Персио) и благоразумно сделали ход g3, после чего наступила короткая пауза, заполненная гортанными звуками, которые издавал Хорхе, разразившийся, наконец, ходом Фg4, после чего насмешливо посмотрел на Персио. Когда же тот в ответ пошел Кe5, то Хорхе осталось только двинуть ферзя на a5 и сделать мат на двадцать пятом ходу.