Человек из будущего - Юрий Никитин

– А власти?

– У властей есть чем заняться, – сообщил я. – Госдеп не спит, только успевай обрубать его щупальца в моей стране. Сейчас даже люди попроще вслед за элитой понимают, что еще при их жизни предстоит переделывать свои тела. Сперва для продолжения жизни, потом для бессмертия… Будут в массовом порядке менять органы… в том числе и эти, а то и полностью откажутся от них… Кто ради интереса, кто по моде… И зная это отчетливо, даже примерно в каком году что случится, я стал бы участвовать в сегодняшних мелких баталиях, кому с кем и как совокупляться?

Она вздохнула, ногой спихнула одеяло на пол.

– Что-то вдруг есть захотелось. Пойду приготовлю ужин. Хоть это еще по-старому.

Я сказал занудно, я же ученый, без этого не могу:

– По-старому готовила разве что твоя мама. А то и бабушка. Пять-шесть часов на готовку обеда. Курицу нужно было ощипать, разделать, выбросить говно, почистить… да и жарили, не отходя от жаровни, а то подгорит, если время от времени не переворачивать.

Она поднялась, потянулась всем крепким телом, что хотя и разогрелось в постели, но выглядит как выдернутый из горна раскаленный слиток металла, а совсем не вылезшее из квашни тесто.

– Да, – ответила она с мощным зевком, – но те изменения влезали как-то незаметно… Это не паспорт под кожу вживлять!

– То ли еще будет, – пообещал я злорадно.

Она фыркнула и, не одеваясь, мощно ушлепала на кухню. Я слышал, как там дала команду кухонному агрегату, лишь потом отправилась в ванную комнату.

Я подумал с усмешкой, что американцы в отличие от всех остальных народов мира всегда спешат перейти с любым собеседником на короткую ногу. Потому при знакомстве, называя себя, скажем, Робертом Тертглавом, тут же добавляют: но зови меня просто Бобби или Боб. А его собеседник тут же отвечает: а ты меня Тони, хотя его имя Томлинсон.

Сейчас в моде следующая ступень общения, когда протягиваешь руку, называешь имя и тут же деловито совокупляешься, чтобы повысить степень доверительности.

И в самом деле мы с нею повязались, и сразу на ты, хотя сказать «Барби» у меня язык все равно не повернется, пусть это как раз и есть уменьшительное от Барбары, нашей Варвары.

Вообще говорю с нею гораздо свободнее и откровеннее, чему, собственно, и служит этот переход на сокращенные имена и ритуальный секс, что теперь является обязательным, согласно правилам хорошего тона.

Я натянул трусы, это женщинам можно и нужно быть обнаженными, у них все внутри, потому запретов нет, а нам все еще пока нельзя, что и понятно, заглянул по дороге в туалет, а когда вышел в кухню и начал заглядывать через прозрачные стенки печи, что где готовится, она появилась со стороны ванной, уже с башней толстого махрового полотенца на голове, все еще обнаженная, что и понятно, в ее возрасте любая женщина гордилась бы такой могучей фигурой не то штангистки, не то борцуньи и демонстрировала ее при каждом удобном и даже неудобном случае, потому что для нас, мужчин, все такие случаи удобные.

– А тебя, – поинтересовалась она, – по возвращении в Россию не расстреляют за связь с американкой?

– Так не связь же была, – уточнил я, – а протокольный секс.

Она хмыкнула.

– Ваши старые чиновники разве разбираются в современных тенденциях?

– Все равно оправдаюсь, – ответил я. – Скажу, что все делал для отечества, с целью вербовки. Для блага страны и фатерлянда. А что скажешь ты родному госдепу?

– Отвечу честно, – сказала она. – Русский агент пытался завербовать, но я его поимела в свое удовольствие и не поддалась.

Я сказал потрясенно:

– В самом деле честно… Ты в самом деле глава сенатской комиссии?.. С другой стороны, лестно, что в удовольствие… И почему для нас такая ерунда все еще важна?.. Дикари, Фрейд потирает ладони.

Она фыркнула.

– Все равно тебе придется оправдываться.

– Так не в чем, – пояснил я. – Ничего же не было!.. Так, повязались просто пару раз. Без всяких там штучек. Это, можно сказать, теперь и не считается.

– Рада за тебя, – ответила она. – А то неловко было бы как-то. Не очень люблю, когда по моей вине убивают.

– Еще и медаль дадут, – успокоил я. – У нас в консервативном обществе очень важно, кто кого имеет. Это вообще главное.

– А то, что в моей квартире?

– Так я же со своим уставом, – пояснил я. – В этом случае наша рука выше… У тебя здесь уютно, кстати. Прекрасная кухня, все автоматизировано, здорово!.. Молодцы китайцы.

Она нахмурилась.

– Это насмешка?

– Вовсе нет, – заверил я миролюбиво. – Нельзя все стараться делать самим. Пусть Китай проектирует лучшие в мире кухни, а США продолжает двигать фундаментальные науки, как было всегда. Хотя для женщин кухни, конечно, важнее, но не для человечества…

Она посмотрела с подозрением.

– А это уже оскорбление. Женщины тоже часть человечества. Причем лучшая.

Я вскинул обе руки.

– Пойду одеваться.

– Сиди, – велела она. – Я еще не настолько зла, чтобы предпочесть видеть на тебе штаны. Ты должен уметь формулировать мысль иначе.

– Как? – спросил я опасливо.

– Большая часть женщин, – сказала она наставительно, – и значительная часть мужчин предпочитают кухни, но большая часть мужчин и значительная часть женщин предпочитает науку!

– Занудно, – определил я.

– Но зато правильно.

Я вздохнул с облегчением и виноватостью:

– Прости, все верно. Но я не настолько зануден. В разговоре на кухне обычно все упрощаем и обобщаем.

Не слушая, она откинула дверцу духовки, пахнуло мощным ароматом запеченной птицы.

– Натуральная, – сказала она, не поворачиваясь, – не геномодифицированная.

– Ничего, – успокоил я, – и до вас цивилизация доберется. Со временем.

Она вздохнула.

– Понятно, ты из тех, кто предпочитает геноизмененное. Но нетронутое стоит дороже.

– У нас деревянные ложки тоже дороже металлических, – сообщил я. – Хотя есть ими неудобно. А самовары так вообще в цене!.. Сколько еще на свете… нормальных и правильных, просто ужас…

Она вытащила из духовки пышущую жаром индейку, национальное блюдо, хоть и уступает нашему гусю по всем показателям, но американцы обязаны есть именно ее, так как, когда первые колонисты с Мэйфлауэра, измученные и едва живые от голода сошли на берег, увидели огромные стада диких индеек, что паслись там же у самой воды.

Любой народ нуждается в каких-то символах. Евреи в память о том, что сорок лет скитались по пустыне в поисках места, где нет нефти, и потому питались отвратительной манной небесной, чтобы не умереть с голоду, в память о том героическом времени, пекут пресные и почти несъедобные лепешки, китайцы в память о победе при Янцзы полторы тысячи лет назад носят по улицам огромного дракона, а нынешние американцы обязательно пекут индейку, а кто этого не делает, тот предатель и пособник кровавой диктатуры Москвы.