Паутина - Мерси Шелли

В начале XXI века произошел окончательный раскол. Поговаривали, что петергофскую часть откупил огромным грантом некий иностранный инвестор которому оказалось дешевле держать свой исследовательский институт в России, чем перекачивать мозги за рубеж.

Про городскую же часть было известно, что она пошла в гору перед скандальными президентскими выборами 2004-го. Именно в Университете был создан «идеальный кандидат», оттянувший на себя значительное число избирателей. Перед самым голосованием он был неожиданно и шумно разоблачен; однако ходили слухи, что разоблачение тоже было частью плана. Говорили, что «идеальный» создавался специально по заказу одного из реальных кандидатов, и его расчет оправдался: именно ему отдала свои голоса большая часть разозлившихся избирателей после того, как было раскрыто, что понравившийся им «идеальный» является цифровой куклой. Таким образом победитель (имя которого стало позже ругательством, и потому теперь его редко упоминают вслух) убил сразу двух зайцев. Во-первых, обеспечил себе президентское кресло. Во-вторых, сразу же начал «разбираться с теми, кто пытался обмануть народ с помощью электронных СМИ». Под видом этих разбирательств была запущена давно подготовленная машина УСОРМа, введен тотальный многоуровневый контроль за средствами связи, а также жесткое процеживание живительных потоков бразильско-гондурасских инвестиций и множество других новшеств, из-за которых на Западе заговорили о «русско-китайской модели», а новому президенту холодной страны дали прозвище «Сормэн».

К счастью, Сормэн, как и большинство отечественных правителей, не отличался здоровьем. Он, как выражался Жиган, «отбросил дерьмотроды» аккурат перед очередными выборами, ровно через четыре года после того, как «умер» созданный по его заказу «идеальный кандидат». Еще через несколько лет «Усовершенствованная система оперативно-розыскных мероприятий» развалилась на частные охранно-сыскные агентства. Зато городская часть Университета продолжала процветать, раскрутившись на предвыборных технологиях.

Между двумя Университетами шло неявное, но ощутимое соперничество: как сыновья одного родителя, оба претендовали на отцовский титул.

Однако соперничество порождало и взаимный интерес. Именно в Петергофе я познакомился с Ритой, учившейся тогда на химическом. До того судьба редко посылала мне симпатичных женщин, которые были бы столь же интересными собеседницами. На лестничной площадке общежития, куда мы одновременно вышли покурить, Рита в первую же минуту знакомства сообщила мне, что ненавидит Джона Леннона, потому что он был очкариком.

В общем, она мне сразу понравилась. Я был старше и с гораздо большей иронией относился к нашим физико-лириковым спорам; она же в своем гневе на гуманитариев была прекрасно-необузданна. Во время особенно жарких дискуссии я старался свести спор к идее, что обе спорящие стороны ущербны. Любимым аналогом здесь было «Основание» Азимова. «План Селдона» в точности описывал то, что произошло с нашим Университетом и о чем мы любили спорить с Ритой. Ведь в Петергоф могли переехать любые факультеты — но переехали почему-то только естественные науки, гуманитарии же остались в городе. Дальнейшее разделение Университета создало два соперничающих «Основания». В городской половине, где преподавал я, властвовала имагология — наука об образах и их воздействии на человека. В петергофской части, где училась Рита, делали ставку на новые технологии, на перекраивание природы. Противостояние способствовало развитию обеих половин, сделав два Университета ведущими научными центрами страны, замечал я.

В ответ на это Рита фыркала и сообщала, что Азимов был всего лишь посредственным химиком прошлого века и, как все посредственные химики прошлого века, мыслил в банальной системе «плюсов» и «минусов».

В последние годы я редко бывал и в том, и в другом Университете. Однако в Петергоф все-таки ездил — из-за Парка, который я успел полюбить во время наших с Ритой прогулок. Когда-то мы вместе облазили все его закоулки, и больше того — мы знали его как живое существо, открывающее свои секреты не всем, так что хоть трижды подряд пройди одной и той же тропинкой, запросто пропустишь самое важное. Но мы были терпеливы, мы приручали этого скрытного зверя много лет и потому знали, с какой стороны каждый дворец прячет свое эхо зимой, а каждый фонтан — свою радугу в дни весенних споров солнца с тучами; мы знали, где деревья бросают осенью самые красивые листья, и где нужно сесть у залива летом, чтобы услышать в говоре волн детский смех, а не взрослую ругань. Иногда я ловил себя на том, что после расставания с Ритой в моих посещениях Парка сквозит тайная надежда снова столкнуться с ней там, среди зелени, размеченной мокрым золотом статуй и сухими вороньими перекличками. Я понимал, что это желание — психологический атавизм, остатки былой привычки. Вряд ли я так уж хотел возобновить наши отношения, вряд ли скучал по ней. И в общем-то даже знал, что говорить будет не о чем, обоим скорее всего будет неинтересно… Но пустое, бессмысленное желание «просто случайно встретить» иногда появлялось.

Да хоть бы и так, отвечал я себе и на этот раз, покупая крем-брюле на выходе из метро «Балтийская». Большинство открытий в своей жизни мы делаем в поисках чего-то другого.

Первое «открытие» ждало меня на вокзале. Красочный стереостенд сообщал, что сегодня состоится открытие фонтанов. Это звучало, как добрый знак. Стенд также говорил, что отныне фонтаны всегда будут открывать в марте: в Парке установили систему искусственного подогрева, и весна там будет наступать на полтора месяца раньше. Я вспомнил, что слышал об этом в новостях. Комментатор еще иронизировал — мол, в этом году весна только в Петергофе и наступит.

Смену сезонов стало трудно различать после того, как два года назад американцы, с их неуемным стремлением контролировать чужое вооружение, сбили новый китайский спутник. Это был самый серьезный американо-китайский инцидент со времен Восьмичасовой войны. Китайцы бурно протестовали — спутник, по их словам, был метеорологический. В отношении термина они были недалеки от истины: вскоре выяснилось, что спутник действительно имел дело с погодой, но не столько наблюдал, сколько втихаря управлял ею, воруя дождевые тучи из Сибири и Дальнего Востока для своих засушливых районов. Будучи лишь испорчен, но не сбит первым лазерным ударом, спутник успел порушить климатическое равновесие прежде, чем его добили вторым выстрелом. Однако это небольшое нарушение вызвало цепную реакцию среди погодоуправляющих спутников других стран. Пытаясь восстановить порядок — естественно, каждый для своего региона — они по сути провели между собой небольшую, но эффективную климатическую войну.

Обещали, что через годик-другой все восстановится, а до тех пор всех нетерпеливых приглашали в места с искусственным климатом. Наконец-то одно такое появилось и у нас.

Рядом с рекламным стендом, как бы в подтверждение обещанных в Петергофе радостей весны, продавали воздушные шары-термики. Дети во все глаза глядели на огромную связку рвущихся в небо пузырей и тянули к стенду родителей. Термики меняли цвет в зависимости от температуры воздуха, и с каждым порывом ветра по их круглым бокам пробегали радуги самой фантастической формы. Мне тоже захотелось купить один, но я сдержался — довольно глупо будет выглядеть пожилой человек с мыльным пузырем на веревочке. Я посмотрел расписание и выяснил, что электричка на Ломоносов отходит через десять минут.