Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

И все-таки мы встретились с Мари на книжном развале, куда я регулярно наведывался в поисках чего-нибудь необычного: естественно, на французском языке, хотя иногда, кляня себя за непростительную слабость и глупость, покупал и русские книги, которые тщательно прятал затем от посторонних глаз. В тот день я облюбовал потрепанный томик стихов полузабытого французского поэта, протянул руку, — и в то же самое время к той же самой книжке протянулась другая рука. Женская. Я поднял глаза и узнал Мари.

Боже, как она покраснела! Как будто между нами было что-то такое, о чем можно было непрерывно вспоминать, мечтать о новой встрече и вот так вспыхнуть из-за того, что мечта обернулась явью. Хотя… Сейчас я думаю, что для неё эта встреча действительно была чем-то вроде подарка судьбы. Меня же только удивило совпадение наших вкусов — не более того. Да и чувствовал я себя в тот день более одиноко, чем обычно, несмотря на то, что давно привык к одиночеству и оно меня почти никогда не тяготило. И вообще, одиночество — это прекрасная вещь, только… Только нужно иметь кого-то, кому время от времени можно сказать, насколько прекрасная вещь — одиночество.

— Вы любите поэзию? — спросил я, даже не поздоровавшись.

— Я люблю стихи.

— И, конечно, сами их пишете? — осведомился я из чистой вежливости, но не без некоторой иронии.

Она снова вспыхнула, как будто я уличил её в чем-то недозволенном. Безусловно, она писала стихи, кто из нас не грешил этим в юности. Господи, она писала прекрасные стихи, а я воспринимал их, как нечто само собой разумеющееся. Как то, что на солнце тепло, а в тени — прохладно.

Я пригласил её пообедать со мной. Повторюсь, мне было одиноко и скучно, к тому же я вспомнил, как прекрасно Мари умела слушать. И она не обманула моих ожиданий — до вечера слушала мой почти непрерывный монолог, а сама почти ничего не говорила. Как и в первую нашу встречу, мне в голову не пришло пойти её провожать, мы просто расстались на каком-то перекрестке, вот и все. То есть это я думал, что — все.

Мы снова встретились около того же букиниста две недели спустя. На сей раз я пошел проводить Мари до её дома и… остался у неё на ночь. Так получилось. Я не только не любил её, я даже не был влюблен, когда я её не видел, она для меня просто не существовала. Но мне был необходим не собеседник, нет, слушатель. Мне было необходимо живое существо рядом со мной.

Нет, не рядом: я мысли не допускал о том, что в моей квартире будет постоянно находиться кто-то посторонний, ломающий мои привычки и образ жизни. Я расставался практически со всеми своими подругами, потому что не переношу женских капризов, прихотей, пустой болтовни, когда необходимо сосредоточиться. Я терпеть не могу шумных и бестолковых вечеринок, обязательных «выходов в свет», обид на то, что опять не сказал какие-то дежурные слова, забыл о какой-то дурацкой дате, не принес цветы, не заметил новой прически или чего-то такого ещё «важного».

Мари осталась в моей жизни потому, что никогда не пыталась в этой жизни закрепиться. Не пыталась стать не то что центром — даже частью этой жизни: что обычно это норовят проделать все женщины, практически с первого дня знакомства. Думаю, Мари была тем исключением, которое, как это всегда и бывает, лишь подтверждает общее правило.

Я приходил к ней, когда мне этого хотелось, уходил, когда считал нужным, мог несколько дней подряд вообще не появляться, даже не звонить. Мари не задавала никаких вопросов, принимала все, как само собой разумеющееся. И еще… была так — даже не по-детски, а по-щенячьи! — благодарна за любой пустяковый знак внимания, за мимолетную ласку и доброе слово, что даже меня это трогало. Обыкновенный звонок по телефону она, похоже, превращала для себя в маленький праздник. На мой дежурный вопрос: «Как дела?», она всегда радостно отвечала:

— Все хорошо. А теперь, когда вы позвонили, просто прекрасно.

Конечно, это не могло не трогать. Ее некрасивость в конце концов перестала для меня существовать, потому что не имела уже абсолютно никакого значения. Впрочем, как я уже говорил, помимо Мари, у меня были другие женщины. Красивые и даже очень красивые. Умные и откровенные идиотки без единой извилины в обворожительной, ухоженной головке. И всегда — нестерпимо скучные уже на вторую неделю после знакомства.

Я, разумеется, не посвящал Мари в подробности своей личной жизни, но и вымыслами себя особо не утруждал. Если не хотел с ней встречаться, просто говорил, что много дел, занят, вынужден на какое-то время уехать в командировку, ну и так далее. Ни разу она не позвонила мне сама, по собственной инициативе, если я специально её об этом не просил, ни разу не пыталась даже анонимно проверить: действительно ли я уехал из Брюсселя, или просто занимаюсь дома собственными делами. Такое доверие было, разумеется, приятно, но, честно признаюсь, настораживало. Нормальные женщины так себя не ведут. Мне во всяком случае ни с чем подобным в жизни сталкиваться ещё не приходилось.

— Почему ты так веришь мне? — спросил я как-то Мари, поддавшись внезапному приступу хандры и дурного настроения. — Отчего такая доверчивость? А если я элементарно морочу тебе голову?

— Наверное, потому, что я вас люблю, — просто ответила она.

И я почувствовал себя совершенно обезоруженным. Этому ребенку (она была моложе меня на полтора десятка лет и упрямо говорила мне «вы» даже в самые интимные минуты, хотя все женщины, переходя из вертикального в горизонтальное положение, автоматически переходят на «ты») нельзя было врать, этого ребенка грешно было обманывать. И даже её признание в любви не испугало меня, хотя обычно именно так и бывало. Она сказала «я вас люблю», как если бы констатировала самую обычную вещь: идет дождь, перегорела лампочка, я вас люблю… Необыкновенное существо!

Я сам удивлялся, но Мари стала мне необходима. Прежде, чем что-то написать, я должен был проговорить основные моменты, проверить правильность того или иного вывода, выделить наиболее выигрышные места. Раньше мне хватало диктофона, теперь я привык к живому слушателю, который не хуже диктофона запоминал все, что я говорил. Да, цинично, утилитарно, согласен. Но и Мари стала заметно лучше писать, её заметки сделались острее и глубже, материалы — «горячее», хотя один Бог знает, когда она успевала делать ещё что-то для себя. Я просто не оставлял ей на это времени!

Но мы были счастливы. Я не осознавал этого тогда. Даже первый робкий тревожный сигнал не заставил меня ни о чем таком задуматься. И это было моей главной ошибкой. Мне следовало бежать, сменить документы, уехать в другую страну, начать все заново. Но все это было возможно только без Мари, — а я уже и мысли такой не допускал, хотя сам себе в этом не признавался.

Все началось с того… Точнее, моя нормальная жизнь кончилась, когда как-то за завтраком я наткнулся в газете на короткую заметку. Железнодорожная катастрофа, несколько десятков погибших. В том числе, мой отец и моя мачеха.

Я не видел их двадцать лет и не испытывал особого желания увидеть, но сообщение о том, что их больше нет на свете, поразило меня острее, чем я мог это предположить. Воспоминания детства вдруг стали мелькать передо мной, причем «кадры» сменяли друг друга стремительнее, чем в смешных, торопливых лентах старого немого кино.