Девственницы Вивальди - Барбара Квик

— Послушай меня!

— …если упорно пытаешься остаться скромницей, трусихой и недотрогой… и стараешься делать только то, что подобает, а не то, что велит тебе сердце…

— Джульетта, тебя ведь собираются принять в coro!

— Мне это теперь все равно, саrа. Я влюблена.

— Ты хотя бы подожди, пока примут! Маэстро написал концерт для нас троих — для тебя, меня и Бернардины. — Я показала ей ноты. — Вот он, этот концерт.

— Поцелуй меня, Аннина. Поцелуй и скажи: «Addio!»

— Не с кем теперь будет играть его, кроме как с этой циклопихой!

— Я тебе пришлю весточку, как только мы отыщем место, где сможем поселиться. Правда, он говорит, что мы, может быть, еще долго будем кочевать, как цыгане.

— Ты уйдешь, и Клаудии скоро семнадцать, а мне, видно, никак не уберечься от неприятностей, так что меня вообще не примут в coro.

— Я собираюсь и дальше играть на виолончели, а он будет искать повсюду заказы. По всей Европе сейчас большой спрос на венецианских живописцев.

— Прошу тебя, Джульетта, — не бросай меня здесь одну!

Она обняла меня, а я вцепилась в нее так, как держалась бы за свою мать, когда та оставляла меня в приюте, будь я не беспомощным новорожденным младенцем, а достаточно большой и сильной.

Я не могла говорить. Я не хотела отпускать ее.

Джульетта наконец расцепила мои руки и вытерла мне слезы уголком фартука.

— Если у меня родится дочь, — весело утешила она меня, — я назову ее Анной Марией.

Много лет назад Розальба прислала мне подарок — миниатюрную копию полотна, которое она написала по заказу короля Фредерика. Теперь Диана грезит об Актеоне на моем столе.

Венецианские знатоки утверждают, что это Кристина, дочка гондольера, изображающая многочисленных мадонн и святых на фресках Тьеполо. И лишь те из нас, кто помнит Джульетту, знают, что живописец выбрал дочь гондольера себе в натурщицы потому, что она походила на первую любовь Тьеполо — девушку, которую он боготворил, но не смог уберечь, когда был еще юношей. На красавицу Джульетту, которая умерла, рожая его ребенка прямо в поле, когда они вдвоем нищенствовали, скитаясь по Словении.

Мне так и не удалось дознаться, была ли это девочка. Сейчас у меня в приюте есть ученица, тоже Анна Мария — скрипачка с каштановыми кудряшками. Дочерью Джульетты она быть не может, та была бы младше — но не намного, всего на пару лет. Я ей часто рассказываю о Джульетте, о всех наших чудных проделках, и мы, бывает, смеемся вместе подолгу и от души. Пока живет эта Анна Мария, я могу быть спокойна, что имя моей подруги не забудется. Когда она называет меня «ziètta» — и делает это с радостью, — меня переполняет к ней любовь столь же сильная, как если бы это и вправду была дочка моей милой, навсегда ушедшей Джульетты, названная в честь меня. Это очень одаренный ребенок; я не сомневаюсь, что однажды она сама станет маэстрой.

Мы сидели на уроке вышивания, когда в дверь проскользнула маэстра Эвелина и, как положено, подождала, пока маэстра Роза оторвет глаза от Священного Писания, которое читала вслух. Пока они вдвоем о чем-то перешептывались, мы все делали вид, что прилежно работаем, хотя сами старались не упустить ни звука.

Странно подумать, что на пяльцах у меня в тот день была цветущая гранатовая ветка. Я вышивала обивку для стула — того самого, на котором сейчас сижу. Цветки с тех пор поблекли, ткань потерлась, но тем не менее этот стул навсегда останется для меня самым любимым. Я вспоминаю, как тогда за работой я воображала себе уже законченную вышивку на стуле в том доме, где мы поселимся с Францем Хорнеком. Там, в моих мечтах, пылал огонь в очаге, на коврике у ног копошились двое или трое всклокоченных ребятишек, а я читала им что-нибудь из Овидия или Гильермо Шекспира — но ни в коем случае не из Священного Писания.

Колокола возвестили время отдыха, но маэстра Роза попросила меня остаться. Я сидела и терпеливо ждала, пока другие девочки вереницей тянулись из класса. Одна или две из них обернулись, чтобы подбодрить меня взглядом.

Маэстра Роза долго молчала, прежде чем сообщить, что меня ждет посетитель. Я даже удивилась: стоило ли задерживать меня только ради этого? Мне показалось, что она испытующе на меня поглядывает, но потом решила, что никаких особых причин так смотреть у маэстры Розы нет и все это лишь мои фантазии. Она меж тем улыбнулась, собрала вещи и ушла.

Тот день был как раз предназначен для посещений, но обычно ко мне никто не приходил.

Одиночество — это вовсе не значит, что ты все время одна. И днем, и ночью я находилась в обществе подобных мне, разделявших со мной столь многое, но без Джульетты, Клаудии и Марьетты я окончательно лишилась ощущения своего места в мире и надежд отыскать в нем хоть крупицу счастья. В отсутствие подруг я выменивала царство каждодневных забот на мир, населенный любящими меня людьми — не важно, живыми или усопшими, настоящими или вымышленными. Я проходила через одну жизнь, а пребывала совсем в другой.

Пока я шла в parlatòrio, спускаясь по мраморным ступенькам, во мне росло волнение. Кем еще мог быть этот неизвестный посетитель, кроме как посланцем от Марьетты? Как быстро она все провернула! Я и не ожидала так скоро получить от нее весточку.

Маэстра Эвелина поприветствовала меня, едва в состоянии скрыть радостное оживление.

— Эта посетительница к тебе, cara, — сказала она, повернувшись к решетке.

По ту сторону сидела благородная дама в черной накидке и в маске. Столь непроницаемый покров не позволил бы мне угадать, кто она, даже если бы мы были близко знакомы. Неужели сама Марьетта пришла ко мне в новом обличье — в одеянии, которое совсем скоро станет привычным для нее, — пришла затем, чтобы рассказать мне о медальоне? На миг у меня в голове мелькнуло фантастическое, невозможное предположение, что эта zentildonna в маске и есть моя путеводная звезда, получательница моих писем. Может быть, она наконец пришла ко мне?

Но понравлюсь ли я ей? Я схватилась за щеки, поправила волосы. Вдруг она во мне разочаруется? Мне страстно захотелось быть и повыше, и попухлее, и иметь такие же притягательные зеленые глаза, как у Марьетты, и глянцевитые золотистые локоны, как у Джульетты, и прелестную грудь, как у Клаудии.

Но ничего этого у меня не было.

Маэстра Эвелина мне подмигнула:

— Ты ведь не станешь возражать, cara, если я отлучусь на минутку-другую?

Я проводила ее взглядом, а потом медленно двинулась к решетке, замирая от страха. Дама жестом предложила мне сесть. Я повиновалась. Затем она склонила голову совсем близко к решетке и едва слышно прошептала:

— Я хочу коснуться тебя, дитя мое. Дай подержать твою руку.

Посетительница не была Марьеттой — в этом я уже уверилась окончательно. Я просунула два пальца сквозь решетку, и дама в маске ухватилась за них — вцепилась в мою руку с поразительной силой. Она склонилась ниже, и я ощутила, что мои пальцы тут же намокли от ее слез.