Возвращение в Египет - Владимир Шаров

Пароходы отплывали из Константинополя в Констанцу часто, по три раза в неделю, и это было удобно, но дело осложнялось тем, что по городу гуще и гуще ходили слухи об эмиссарах российских староверов, вербующих для своих нужд православных архиереев, и им, всем пятерым, – Чичикову, Авраамию, Чайковскому, Гончару и Амвросию – следовало быть очень осторожными. Чтобы лучше замести следы, Гончар выправил на каждого по паспорту казака-некрасовца, соответственно, и одеться им теперь тоже надо было по-казацки. Ни в чем подобном Амвросий, Чичиков и Авраамий, естественно, и представить себя не могли, и когда двое казаков выложили перед ними сапоги и широкие шаровары, свитки, казакины и бараньи шапки, в довершение прибавили сабли с нагайками, были очень смущены. Но, с помощью Гончара всё это на себя надев и нацепив, как записал в дневнике Чичиков, нашли, что казацкое одеяние им к лицу, и, в общем, остались маскарадом довольны.

В таком виде в сильную грозу – Бог, вне всяких сомнений, был тогда на их стороне – они в закрытой карете вместе с Чайковским приехали на пристань и уже оттуда на лодке переправились на пароход. Впрочем, опасность была везде и, стоило им на корабле чуть расслабиться, операция едва не сорвалась. Следующим утром, благо светило солнце и море было тихое, Амвросий вышел прогуляться на палубу. Постоял на корме, любуясь играющими в волнах дельфинами, потом пошел наверх. И тут, прямо на лестнице, ведущей на капитанский мостик, заметил разговаривающего со штурманом знакомого купца. К счастью, так увлеченного беседой, что Амвросию удалось неопознанным ретироваться в каюту. Потом все трое суток, что пароход плыл до Констанцы, он, как записал в дневнике Чичиков, «аки бесчувствен, положен в ложе за занавесочку, мало отдохнуть и собраться с силами». Это заточение было связано не только с конспирацией, но и с тем, что напуганный Амвросий опять стал говорить, что, может быть, Господь не хочет, чтобы он вместе с Чичиковым ехал в Белую Криницу. Всё-таки и на этот раз митрополита удалось убедить, что дело, которое он на себя принял, богоугодное.

Дальше, уже в Австрии, целый год всё складывалось на редкость удачно, и Амвросия оставили последние сомнения. Едва они прибыли в Белую Криницу, Чичикову сказали, что в монастыре их ждет присланный из Москвы, еще когда они с Авраамием ездили на Восток, очень уважаемый староверами священноинок Иероним. В Великий четверг, после заутрени, он исповедал и причастил владыку, который в подтверждение своего православия при полном собрании белокриницких насельников и мирян проклял все ереси, затем Иероним торжественно помазал его миром, которое было освящено еще патриархом Иосифом, то есть до раскола русской церкви, следовательно, ничего не утеряв, сохраняло прежнюю благодать, и, таким образом, присоединил митрополита к старообрядческой церкви.

После этого можно было считать, что то, ради чего Чичиков трудился больше полутора десятков лет – древляя иерархия, – восстановлено. Впрочем, все в Белой Кринице понимали, что здание еще только заложено, на свое место установлен лишь первый камень. Чичиков не хуже Чайковского видел, что с постройкой надо спешить, тем более что передышка, дарованная им свыше, продолжалась. Русское правительство, будто усыпленное Господом, сладко дремало и ничего не желало видеть.

Амвросий успел съездить в Вену, где только что назначенного архиепископа принял сам император Фердинанд, говорил с ним очень милостиво, после чего Амвросий, к общему ликованию российских и австрийских староверов, был безотлагательно и со всей возможной пышностью утвержден на своем престоле. По свидетельствам чиновников Министерства внутренних дел, сохранившихся в архивах, радость староверов была столь велика, что, едва новость о том, что произошло в Белой Кринице, дошла до их российских общин, старообрядцы повсеместно и десятками тысяч стали переходить из единоверия и беспоповских толков к рогожцам.

В тех же отчетах и докладных записках сохранилось несколько любопытных высказываний староверов о событиях в Белой Кринице, добытых благодаря перлюстрации писем. Один из видных рогожцев Гусев писал своему компаньону, тоже купцу, что интронизация Амвросия открывает «новый путь, ведущий в четвертый Рим». Другой раскольник замечал, что в случившемся староверы всех толков «видят для себя светлую зарю», что они преисполнились благодарности к австрийскому императору, в то время как своего русского царя почитают мучителем и преследователем старой веры. Но и этого было недостаточно. Лишь после того как в руки полиции попал Геронтий Левонов, и Липранди, хитростью его расколов, выяснил, что на самом деле произошло в Белой Кринице, а главное – роль во всей истории Венского кабинета, русское правительство стало действовать решительно.

Николай I потребовал от Австрии, чтобы мнимый монастырь был немедленно закрыт, а самозванец-епископ выслан как бродяга, вдобавок объявил, что, если не получит скорого удовлетворения в своих настояниях, вынужден будет прибегнуть к другим крайне прискорбным для него мерам. Вена, для приличия чуть выждав, деликатно ответила, что была введена липованами в заблуждение и позже даже распорядилась закрыть монастырь, впрочем, большой роли это не сыграло. Восстановленная иерархия жила уже своей жизнью и вне всяких связей с Амвросием. К тому времени митрополит успел посвятить в епископы нескольких приехавших из России староверов, кроме того, быстро разгоравшаяся европейская революция сорок восьмого года окончательно запутала, а потом и похоронила вопрос о Белой Кринице.

Когда сразу по приезде в Австрию бывшего боснийского митрополита решался вопрос, кого первого он должен посвятить в новые епископы, все единодушно указывали на инока Павла, в миру Чичикова. Но Павел счел, что было бы неправильно становиться иерархом церкви, для воссоздания которой он сам приложил столько усилий. Лишь ультимативное требование рогожцев, на том же настаивали иргизские и стародубские схимники, заставило его, пусть с неохотой, но переменить прежнее убеждение. Спустя двадцать дней как инок Павел сделался епископом Павлом, он, опять же на Буковине, сопровождаемый контрабандистами, под покровом ночи перешел границу с Россией. Перед отъездом из Белой Криницы, оставляя в монастыре свой дневник, Павел с обычной для себя иронией записал: «Отправлен к больным, в карантине сидящим». С этого и начинается напоминающая первых апостолов история окормления епископом Павлом старообрядческой паствы.

Снова поливал клумбу. Кольцом вокруг пионов высадил ирисы. Письмо начну с того, что в России действовал тогда строгий приказ императора Николая I о розыске и немедленном аресте всех новоявленных епископов. Будучи осведомлен о нем, а также отлично зная самый механизм полиции, имея среди городовых и жандармов своих информаторов, Чичиков нигде не останавливается больше чем на сутки. Этого словно ветром носимого епископа много месяцев подряд безуспешно выслеживают несколько лучших жандармских сыскарей. Один из них в итоге с огорчением доносил в Петербург, что выследить его невозможно: «Епископ Павел весьма осторожен, две недели я с утра до позднего вечера стерег его у фабрики Устинова, но труды мои были напрасны. После этого я следил за домом купца Соколова, но раскольники приняли все меры безопасности, и он так туда и не явился».