Владимир Красное Солнышко - Борис Васильев

И послал Бориса и Глеба с первой и второй киевскими дружинами на границу с бунтарями.

Одного — в Муром, второго — в Ростов Великий. Скрепя сердце послал, зная, что не только его сыновья не понимают дружинников, но и дружинники не понимают своих воевод.

Некого было больше послать. Деньги были, жилые каменные дома — первые в Европе — были, Киевское Великое княжение приняло христианство по византийскому православному обряду, а вот полководцев больше не было. Даже Александр Золотогривенный вместе с женой к ятвягам ушел. И никого под рукой уже не оказалось.

Слишком уверовал великий киевский князь в Христовы заповеди. Как всякий новообращенный.

А тут, в этот самый год, еще и Ярослав не прислал дани из Господина Великого Новгорода. Владимир немедленно отправил гонца с требованием.

Тогда — прислал. С извинениями. И то слава Богу.

1

Ярослав пировал и бражничал. Если и были в Новгороде соглядатаи Ладимира, то только и могли донести что о пирах да веселых разгулах новгородского князя. Пировал князь новгородский с «Золотыми поясами», издревле заправлявшими Новгородом, с дружинами, с многочисленными купцами, торговавшими с зарубежными странами, а то и в среде вздорных новгородских простолюдинов звонко поднимал кубки с пенистым медом.

Владимир не придавал пирам и загулам сына ровно никакого значения. Путь, однажды пройденный им самим, не заставил его хотя бы задуматься. Ведь перед ним тогда сияла иная цель, куда более высокая, нежели эти молодецкие попойки: Владимир рвался к власти, усыпляя бдительность законных наследников. У него был высокий покровитель — великий воевода Свенельд, великая цель и великая уверенность. Наконец, у него было золото, на которое он нанял варягов, и надежнейшие друзья-побратимы, легендарные богатыри.

Ничего этого у Ярослава не было. Да и не могло быть. Прав на киевский престол он не имел, золота тоже, старательно присылая в киевскую казну ежегодную дань, а когда однажды опоздал с нею, так рассыпался в извинениях. Его сын владел единственным богатством — молодостью, которая, как известно, быстро проходит. Но сейчас молодость эта в нем бушевала.

Великий киевский князь Владимир достиг поставленной цели. Цель конечна. И, следовательно, в конце концов исчерпаема.

Неисчерпаема только страсть. Эта неисчерпаемая страсть ищет выхода и никогда его не находит, щедро питая себя саму внутренней силой и упорством.

Ярослав пировал и бражничал не вследствие молодости — он уже родился старым и мудрым. Именно это его качество — врожденную мудрость — и оставила для нас летопись, опустив все остальное. А если вспомнить, что летописи как раз началом его правления были поставлены под жесткий контроль церкви, становится понятной важность этой летописной оценки.

Да, он пировал и бражничал на широкую ногу в самом разном общественном окружении. И никогда не пьянел. То ли этот дар оказался природным, то ли новгородский князь подавлял влитый хмель собственной волей, которая была куда сильнее, нежели пьяное расслабление, распускавшее прежде всего языки его гостей. Языки и настороженные уши, как известно, тесно связаны между собой. «Пьян, да умен, — утверждала известная с древнейших времен народная мудрость, присовокупляя к этим словам вывод: — два угодья в нем».

Ярослав неспешно и порою весело — все зависело от того, в каком обществе проходил очередной пир, — ждал своего «угодья». Тщательно готовясь к звонким встречам, он продумывал течение застольной беседы от истока до устья. От хвалы и славы до приступов пьяной откровенности, ловко направляя эти приступы в нужном ему направлении. Он был неплохим психологом, этот хромоногий, с детства обреченный терпеть злые мальчишеские насмешки, замкнутый на все замки и не очень-то разговорчивый мудрец.

Встречи внешне — для постороннего глаза — шли по кругу. После «Золотых поясов» Новгорода следовали беседы с воеводами и бывалыми дружинниками, князь новгородский пировал с купцами, ведущими заморскую торговлю, потом хвалу и славу восторженно кричали либо именитые люди Великого города, либо совсем уж простой народ. Потом…

Всем казалось, что князь новгородский шествует по кругу, переходя с одного пира на другой, но Ярослав никогда не ходил кругами. Он поднимался — или опускался? — по спирали, и беря круче, и копая глубже. При этом никому и в голову не приходило, что мудрый искуситель ходит по отлично продуманной и понятной только ему одному тропе познания.

Князь Ярослав сразу понял, что никогда не встретит бояр, пируя в окружении купцов, и никогда не столкнется с купцами, поднимая кубки среди ремесленников. Умея наблюдать и слушать, он быстро в этом разобрался. В Господине Великом Новгороде правила бал кастовость, говоря сегодняшним языком, или строгая цеховая замкнутость, говоря языком раннего Средневековья. Боярам было «невместно» присутствовать на пиру купцов, равно как купцам — присутствовать на пиру ремесленников. Каждая каста была замкнута в себе самой, решительно не интересуясь какими бы то ни было слухами о кастах иных.

Вот и теперь первыми Ярослав пригласил на пир бояр во главе с посадником. Триста «Золотых поясов», как их называли, поскольку только они имели исключительное право надевать эти пояса в торжественных случаях.

Поднимая заздравные кубки во хвалу и славу присутствующих, Ярослав всегда был оживлен и всегда весел. А природная живость и искренняя веселость новгородского князя вызывали в ответ оживление за столом, и тяжелые кубки опрокидывались один за другим.

Веселье способствует аппетиту, незаметно подтачивая настороженность, даже если эта настороженность вполне свойственна характеру. Смех — весьма приятная и легкая для застольной беседы кисея, размывающая осторожность в разговорах. Никогда не хмелевший Ярослав не только это понимал, но и рассчитывал на это. И горестно вздохнул именно тогда, когда горестно вздохнуть означало тронуть надтреснутую струну в сердцах вчерашних владык Господина Великого Новгорода.

— Я помню Великий город с той поры, когда мне было всего-то лет шесть или семь. Мне до сих пор видится лес мачт в гаванях города. Лес мачт над кораблями, нагруженными медами и воском, пенькой и льном, досками и балками, черной белужьей икрой в бочках, вяленой и копченой осетриной в огромных рогожных кулях. Мне объяснили тогда, что эти суда плывут во все европейские гавани и возвращаются в Господин Великий Новгород, груженные заморскими товарами и золотом.

Над пиршественным столом пронесся тяжкий вздох.

— Что, перевелись рыба и икра? Пчелы больше не делают меда и воска? Мастера не плетут канатов?

Молчали гости. И глубокая горечь была в этом молчании.

— И рыба не перевелась, и пчелы по-прежнему поставляют мед и воск, и мастера с прежним умением и старанием плетут канаты. Что же случилось?

Ярослав выдержал продуманную паузу и повторил:

— Что же случилось с тобой, Господин Великий Новгород? Ответь!..