Эндер в изгнании - Орсон Скотт Кард

– Ну почему мы всегда в фарватере чьей-то лодки?

Или в разгар игры в нарды:

– В войне мужчин женщины всегда проигрывают!

Или в дверях санузла:

– Даже на самое маленькое удовольствие найдутся те, кто захочет его отобрать, лишь бы сделать больно!

Алессандра безуспешно пыталась ее успокоить:

– Мам, это не было направлено против тебя. Ясно же, что целью был Эндер.

На этот отклик поступило возражение в форме длинной и эмоциональной обличительной речи, и, хотя все логические доводы, высказанные по ходу, оказались бессильны, тем не менее уже через несколько минут Дорабелла полностью приняла точку зрения Алессандры, так, словно с самого начала была такого же мнения.

Но если бы Алессандра просто не стала реагировать на выпады матери, штормило бы все сильнее: матери требовалась ответная реакция так же, как прочим людям требуется воздух. Игнорировать ее нельзя – милосерднее придушить. Поэтому Алессандра отвечала, участвовала в бессмысленных, но напряженных диалогах, а затем проигнорировала неспособность матери признать, что она изменила мнение – хотя она его изменила.

Дорабелле, похоже, и в голову не приходило, что Алессандра и сама была разочарована. Ее Бьянка заставляла ее чувствовать к Эндеру, который играл Люченцио… Что? Не любовь – она определенно не любила. Эндер держался с ней очень мило, но он был мил со всеми – и совершенно точно никак не выделял ее. А она не была заинтересована в том, чтобы даровать любовь кому-то, кто не полюбит ее первым. Нет, но Алессандра чувствовала восторг. Умопомрачительное исполнение мамой роли Катарины, и слава Эндера как спасителя человеческой расы, и его печальная известность убийцы, монстра (чему Алессандра определенно не верила, но что определенно добавляло ему притягательности) – все это вместе заставляло Алессандру торжествовать, и отмена…

Но все разочарование улетучилось в тот же миг, когда поступило сообщение: спектакль разрешен, он состоится завтра вечером и на него придет сам адмирал.

Алессандра немедленно подумала: «Сам адмирал?» В этом полете было всего два адмирала, и один из них с самого начала был частью представления. Не было ли это рассчитанным завуалированным знаком презрения, чтобы дать понять всем: на корабле лишь один офицер имеет такое высокое звание? Сам факт того, что Эндера вызвали к адмиралу Моргану столь бесцеремонно, сигнализировало о том же. Неужели Эндер не заслужил уважения? В результате Алессандра немного разозлилась за Эндера.

А потом сказала себе: «У меня с Эндером Виггином нет никаких отношений, которые обязуют меня защищать его привилегии. Меня заразила мамина болезнь – действовать так, словно ее планы и мечты уже стали реальностью. Эндер любит ничуть не сильнее, чем я люблю его. На Шекспире будут девушки, и, когда мы туда доберемся, Эндер станет достаточно взрослым для вступления в брак. Кем тогда для него буду я? Что же я наделала, согласившись лететь туда, где моих сверстников не хватит, чтобы заполнить обычный автобус?»

Не в первый раз Алессандра позавидовала маминой способности становиться веселой простым усилием воли.

Для представления они надели лучшие свои наряды, хотя не сказать, что в полете у них было много вещей. Но часть подъемных они потратили на обновки еще до того, как отдали остаток бабушке. Вещи должны были отвечать требованиям министерства по делам колоний: теплая одежда для прохладных зим, легкие, но прочные вещи для летних работ и как минимум одно платье для особых случаев. Сегодняшний спектакль был таким случаем, и выяснилось, что Дорабелла потратила часть денег на безделушки и аксессуары. Бижутерии оказалось, мягко говоря, больше необходимого. Кроме того, у них были ослепительные мамины шарфы, которые выглядели на ней иронично-экстравагантными, но на Алессандре висли убогими тряпочками. Мать одевалась, чтобы сражать наповал; Алессандра лишь пыталась не раствориться в ее тени без остатка.

Они прибыли точно к началу спектакля. Алессандра немедленно побежала к своему стулу в передних рядах, а Дорабелла шествовала неторопливо, всех приветствовала, к каждому прикасалась, всех награждала улыбкой. Всех – за единственным исключением.

Адмирал Морган сидел во втором ряду в окружении офицеров, которые служили барьером от публики, – было очевидно, что он считал себя человеком особого сорта и не хотел контактировать с простыми колонистами. Это было привилегией его звания, и Алессандра этому ничуть не завидовала. Но она не отказалась бы от власти, дающей возможность создать вокруг себя кордон, не позволяющий нежелательным лицам вторгаться в ее личное пространство.

К ужасу Алессандры, когда Дорабелла подошла к сцене, она продолжила свой путь вдоль переднего ряда мест, здороваясь с сидящими там – и на втором ряду тоже. Она собиралась принудить адмирала Моргана с нею заговорить!

Но нет, план матери оказался еще страшнее. Она сделала особый упор на том, чтобы представиться – и пофлиртовать – с офицерами по обе руки от адмирала. Но она ни на миг не задержалась перед самим Морганом, словно его там не было. Оскорбила его! Самого влиятельного человека в их маленьком мирке!

Алессандре было трудно смотреть на выражение лица Моргана, но и заставить себя отвернуться она тоже не могла. Поначалу он следил за приближением Дорабеллы со смирением – ему все-таки придется обменяться парой слов с этой женщиной. Но когда мать прошла мимо него, почти откровенное презрение на его лице уступило место оцепенению, а затем кипящей ярости. Дорабелла нажила себе врага. О чем она вообще думает? Каким образом это может чему-нибудь помочь?

Но пора было начинать. Ведущие актеры расселись на скамейках у сцены; остальные сидели в первом ряду, готовые встать и повернуться к аудитории, когда настанет их черед. Дорабелла наконец добралась до стула в центре сцены. Перед тем как сесть, она благожелательно посмотрела на зрителей и сказала:

– Благодарю так сильно, что вы пришли на наш маленький спектакль. Место действия – Италия, в которой родились я и моя дочь. Но пьеса написана на английском, который для нас второй язык. Моя дочь говорит на нем свободно, но не я. Поэтому, если я произнесу не так, помните: Катарина была итальянкой, и в английском у нее тоже был бы такой же акцент.

Все это она произнесла в своем фирменном стиле, легко и радостно. То, от чего Алессандре порой хотелось заорать, сейчас прозвучало невероятно чарующе. Остальные колонисты и члены экипажа встретили это вступительное слово смешками, а некоторые – аплодисментами. А актер, играющий Петруччио (и, несмотря на летевших с ним жену и четверых детей, по уши влюбившийся в Дорабеллу), даже воскликнул: «Браво! Браво!»

Итак, пьеса началась, и все взгляды были устремлены на мать, хотя Катарина появлялась только во втором акте. Краем глаза Алессандра видела, что Дорабелла поглощена собой, словно погружена в транс. Приятели спорили с Петруччио, говорили о прекрасной Бьянке и ужасной Катарине. Алессандра видела, как держится мать, – по мере того как репутация ее героини становилась все ужаснее, зрители продолжали бросать на нее взгляды, чтобы увидеть совершенную неподвижность.