Пленница гарема - Джанет Уолч

Раньше большие сияющие глаза Махмуда и его жажда знаний поднимали Накшидиль настроение. Но теперь ему голову забивали догмами ислама. В Клетке принцев улемы следили за тем, чтобы исламская традиция отражалась в чередовании сине-белых шестиугольных плиток с геометрическими узорами, испещренными узлами молитвенными ковриками, мелкой картой Мекки и деревянными потолками с позолоченными надписями из Корана. В уроки, которые вели исключительно имамы, входило все, включая каллиграфию, музыку, религию и закон. Все беспрекословно подчинялось исламу.

— Как они могли забрать Махмуда! — жаловалась Накшидиль. — Они нарочно держат его вдали от меня.

— Мы все живем по капризу султана, — ответил я. — Войти в эту Клетку — большая честь. По крайней мере, благодаря вмешательству Селима она перестала считаться островом жестокого одиночества, как это было в прошлом, а превратилась скорее в удобную берлогу. Только представьте! Однажды Махмуд станет султаном.

— Пока Айша поблизости, его будущее неясно, — ответила она. — А если случится так, что Мустафа окажется на престоле, то нам с Махмудом конец.

— Я так не думаю. Даже если Мустафа станет султаном и, да простит меня Бог, пусть Селим живет и правит до тех пор, пока его внук не поседеет, этот мальчик столь бестолков, что на троне долго не продержится.

Но никакие мои слова, видно, не могли успокоить ее.

— А как же мои рабыни? — спросила она. — Как я буду жить без них?

— Я все еще останусь здесь и сделаю все, чтобы вам было хорошо. Вам покажется, что у вас есть сотня рабынь. Как бы то ни было, — добавил я, — лучше оставаться здесь, чем находиться во Дворце слез.

— Наверное, это правда. Но разве султан не знает, что мое сердце болит за него?

— Он это прекрасно знает, — ответил я. — Как сказал главный чернокожий евнух, его злит все, что напоминает ему о делах французов в Египте. Однако султан пошел на риск и позволил вам остаться в Топкапе. Я уверен, что через некоторое время его гнев пройдет. Он успокоится и возьмется за ум. Не сомневаюсь, все это скоро закончится.

Но откуда мне было знать, что Мухаммед Али, губернатор Египта, воспользуется создавшимся положением, чтобы объявить независимость от султана? Снова возникли трения с Россией. Селим подписал новый союз с царем, но не успели на бумаге высохнуть чернила, как русские стали вмешиваться в дела Греции, Анатолии, Болгарии, подстрекая губернаторов этих провинций также объявить независимость. В каждой неприятности улемы винили султана и его связи с неверными.

Увидев Махмуда в дверях своей комнаты, Накшидиль расплакалась от радости.

— Ah, mon chéri! — воскликнула она, забыв на мгновение, что все французское находится под запретом. Она обняла мальчика, расцеловала и провела его в комнату.

— Надиль, прошу тебя, — взмолился он, приложив палец к губам. — Не говори со мной на французском языке, иначе нас обоих ждет беда.

— Но никто нас не услышит, мой лев. Здесь только Тюльпан.

— Никогда не знаешь, что может случиться, — сказал он, кивнув мне в знак приветствия. — Если кто-то случайно узнает, нас жестоко накажут.

— Прости меня. Я так рада, что ты здесь, — говорила Накшидиль. — Но как тебе удалось прийти ко мне?

— Миновало уже шесть месяцев после того, как я ушел отсюда в Клетку. Я сказал имамам, что ты заболела и мне надо проведать тебя.

— Как они с тобой обращаются? — Она суетилась, доставая тарелки с фруктами и цукатами.

— У меня дела идут неплохо. Но я знаю, что для тебя наступили трудные времена. И для меня тоже. Имамы воспользовались гневом султана на Францию для укрепления собственного положения.

Накшидиль кивнула и придвинула к нему тарелку с едой.

— Ты ведь знаешь, — продолжил Махмуд, проглатывая кусок халвы, — что Селим заменил шейх-уль-ислама более консервативным человеком. Он надеется, что если на высшей религиозной должности окажется реакционер, то недовольство янычар Армией нового порядка пройдет, и они будут готовы воевать. — Голос мальчика прерывался, пока он говорил, и я понял, что виной тому не волнение, а то, что он становится взрослым.

— Даже до того, как грянули нынешние беды, священнослужители выступали против Запада, — сказала Накшидиль. — Я всегда старалась не обращать на них внимания.

— Да, но теперь они совсем распоясались. На них нельзя не обращать внимания. Они изливают свою злобу и каждый день твердят мне, что Запад порочен, что Запад продажен, что Запад воплощение дьявола. Прости меня, но они утверждают, что женщины неверных занимаются проституцией, показывают свои тела и лица всем мужчинам. Они говорят, что мужчины неверных пьют спиртное, пускают деньги на азартные игры и молятся ложным богам. Они издеваются над теми, кто на Западе полагается не на веру, а философию, и называют их неверующими, которым неведомы пути Аллаха. Когда я прибыл туда, они выхватили у меня французские книги и изодрали их в клочья.

— Но чем больше ты узнаешь о Востоке и Западе, тем умнее ты будешь.

— Дорогая Надиль, они этого не понимают. Они утверждают, что все мусульмане общаются на одном языке, арабском, который священен, в то время как европейцы говорят на множестве разных языков. Они утверждают, будто это доказывает, что христианский мир раздирают противоречия и подрывает неустойчивость. Священнослужители с отвращением говорят о христианской еде, особенно свинине, и утверждают, что любой, кто употребляет в пищу это грязное животное, сам становится свиньей. Они говорят мне, что европейцы нечистоплотны и не моются мылом и водой, а пропитывают свои тела духами.

— Но, дитя мое, ты ведь знаешь, что все это неправда.

— Это не имеет никакого значения. Они используют все это против меня.

— Мой лев, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

— Ничего. Мне просто хотелось повидаться с тобой и сказать, что я люблю тебя.

— Я так рада, что ты пришел. Я беспокоилась за тебя каждый час и каждый день. Пожалуйста, не позволяй Мустафе или улемам запугать себя. Ты должен проявить гибкость и идти вперед к свету. — Она снова обняла Махмуда, затем отстранила от себя, чтобы лучше разглядеть. — Ты подрос, и я вижу, что ты меняешься. Не думай о том, что было или будет, — сказала она. — Помни слова Бадреддина[76]: «Нет прошлого, нет загробной жизни — все находится в процессе становления».

Однако положение еще сильнее ухудшалось.

* * *

Через два месяца после визита Махмуда пришла весть, что валиде-султана Миришах захворала. Дворцовые лекари почти ничем не смогли ей помочь. Даже врач-англичанин Нил, вызванный из Перы, когда прибыл в ее уединенный дворец, нашел положение отчаянным. Его приветствовал главный чернокожий евнух, предложил кофе, шербеты, сладости и представил врачу-греку, который лечил валиде. По-видимому, Миришах перенесла сильный жар, который в течение многих недель то падал, то снова поднимался.