1612-й. Как Нижний Новгород Россию спасал - Вячеслав Никонов

Переворот в Москве получил поддержку в южных и северских городах, прежде примыкавших к лагерям Болотникова и Лжедмитрия II. На востоке власть нового самозванца признали Арзамас и Алатырь. Зато Нижний Новгород, Казань, Владимир, Ярославль, Кострома, Рязань, Тверь восприняли избрание Лжедмитрия III как незаконный акт. Крест самозванцу отказались целовать и многие города, прежде входившие в состав калужского лагеря. По утверждению троицких монахов, присяга сорвалась даже в Калуге, Туле и Серпухове.

Минин и Пожарский, естественно, тоже не собирались признавать очередного самозванца и после получения вестей из-под Москвы открыто заявили о самостоятельности своих действий. В грамотах воевод Нижегородского ополчения «русские воры» из казачьих отрядов Первого ополчения впервые были поставлены в один ряд с интервентами. Это стало одним из принципиальных решений, обозначивших окончательное рождение нового, Второго ополчения, которое рвало связь с Первым.

Из Решмы, куда пришла неприятная весть, путь ополчения пролегал в Кинешму, где была сделана более продолжительная остановка. Жители городка встретили нижегородцев приветливо и предоставили им «подмогу»: пополнили казну ополчения и добавили в него своих людей. Стало известно, что на сторону Нижегородского ополчения перешла администрация Переславля-Залесского во главе с воеводой Андреем Федоровичем Палицыным.

Из Кинешмы Пожарский выступил в сторону Костромы. Когда его отряды достигли Плеса, к князю явились посадские люди — костромичи — и предупредили, что их воевода Иван Петрович Шереметев решил не пускать нижегородцев в город. Похоже, он был одним из немногих, на кого подействовали увещевания Семибоярщины.

Пожарский и Минин предпочли не форсировать события. Они двинули свои отряды на Кострому и встали перед городом на посаде. Местные дворяне заперлись в крепости с Шереметевым. Пожарский не спешил штурмовать цитадель, надеясь, что посад скажет свое веское слово. Так оно и случилось. В Костроме начались волнения, горожане осадили Шереметева на воеводском дворе.

Многие костромичи и ополченцы жаждали крови Шереметева. Но Пожарский и Минин его спасли, взяв под стражу, а затем, сняв с воеводства, позволили уйти в Ярославль. Воеводой в Костроме Пожарский поставил князя Романа Ивановича Гагарина, дав ему в помощь дьяка Андрея Романовича Подлесова. С Костромы были собраны деньги по «уставу» Минина и проведен призыв на службу костромских дворян — «выборный человек служивым людем, костромичам, с ратными людьми идти повеле».

В Кострому также прибыли челобитчики из Суздаля, которые просили Пожарского послать ратных людей для защиты от «воровских казаков» Андрея и Ивана Просовецких. Теперь воевода князь Роман Петрович Лопата-Пожарский с отрядом нижегородских и балахонских стрельцов направился в Суздаль. Несмотря на свое численное превосходство, казаки решили не вступать в бой и ушли под Москву. Лопата-Пожарский остался воеводой в Суздале. «Этим назначением воевод Пожарский снова показывал, что чувствует себя в положении правителя государства; таковым, очевидно, считали его костромичи и суздальцы, просившие его назначить им воевод», — подмечал Любомиров.

Получив в Костроме «на подмогу многую казну», ополчение направилось в Ярославль и пришло туда еще «по зимнему пути», так и не дождавшись ратников из Казани.

Ярославль являлся одним из крупнейших торговых и ремесленных центров страны, но, в отличие от Нижнего, не был преимущественно посадским городом. Тут жило многочисленное дворянство. Подмосковное правительство пыталось превратить Ярославль в свою опорную базу еще до того, как нижегородцы выступили со своим почином.

Но теперь Ярославль, особенно после присяги Трубецкого и Заруцкого третьему самозванцу, твердо решил примкнуть к Пожарскому. Нижегородские полки вступили в город в самом конце марта под звон колоколов. «С великою честию» приняли ярославцы своих избавителей и поднесли Пожарскому и Минину «дары многия», от которых те, однако, отказались.

Полагаю, тогда никто не мог предвидеть, что ярославское стояние Минина и Пожарского продлится целых четыре месяца.

Длительное стояние в Ярославле многие современники и поколения историков ставили в вину Минину и Пожарскому. Так, Авраамий Палицын, посетивший руководителей Второго ополчения в конце июня — начале июля 1612 года, оставил в своем «Сказании» весьма нелицеприятный отзыв о том, что в эти месяцы происходило в Ярославле. Прохлаждались, мол, вдали от столицы, тогда как страна стонала под гнетом иноземных захватчиков.

Костомаров, который лидеров Нижегородского ополчения явно недолюбливал, объяснял долгое ярославское стояние тем, что «Пожарский не имел таких качеств, которые бы внушали к нему всеобщее повиновение. Его мало слушали: в ярославском ополчении была безладица, происходили даже драки. Сам князь Пожарский сознавался в своей неспособности».

Но следует подчеркнуть, что у Нижегородского ополчения были более чем веские причины не спешить в Москву.

Переворот в таборах в пользу Лжедмитрия III смешал все планы. Пожарский не мог выступить к столице, пока там распоряжались сторонники самозванца, которые считали всех, не признававших «царя Дмитрия», государевыми изменниками. В этих условиях Второму ополчению при приближении к Москве предстояла война с Первым. Пожарский сам в июне напишет, что «из Ярославля хотели со всеми людьми идти под Москву», да помешала присяга подмосковных воевод псковскому самозванцу. Свою миссию Минин и Пожарский видели даже не в освобождении столицы, а в очищении земли, причем не только от поляков, а от всех врагов порядка.

Кроме того, невозможно было идти на юг, когда враги контролировали север. Объявившие войну ополчению казаки заняли Углич и Пошехонье, осуществляли рейды по северным уездам, шведы стояли в Новгороде и Тихвине. Нельзя было оставлять в тылу этих противников. Платонов справедливо оправдывал Минина и Пожарского тем, что «ведь нужно было еще устроить и обеспечить войско, достигнуть нейтралитета со стороны шведов, которые могли угрожать с тылу, и очистить северный край от казачьих шаек, с которыми пришлось много сражаться».

А Валишевский замечал, что, вполне возможно, Пожарский «сомневался в своих силах, чтобы одновременно сражаться с поляками, казаками и шведами… Пожарскому приходилось хлопотать одновременно и о пополнении своих сил и о разделении сил противников. Но он не торопился и потому, что в этой стране никогда не было обычая спешить… Волею судеб он всегда выигрывал драгоценное время, когда казалось, что он его тратит».

Да и под Москвой не происходило в это время ничего такого, что требовало бы экстренного военного выступления. Польский гарнизон опять голодал, что само по себе приближало победу.

Ходкевич с небольшим отрядом обосновался поближе к Смоленской дороге — в селе Федоровском, недалеко от Волоколамска. Сколько бы продовольствия ни отбирали у людей фуражиры, им редко удавалось доставить его в Москву. В начале марта из Федоровского был отправлен большой санный обоз с продовольствием под охраной трехсот солдат и обозной прислуги. Но он едва ли не сразу был разграблен партизанами-шишами, а остатки отряда ни с чем вернулись в Федоровское. Заменить польских солдат, желавших оставить тяжелую службу в Кремле, было некем.