Nevermore - Гарольд Шехтер

— Значитца, в эту пору я втрескался в девицу по имени Маргарет Боттс. Только гляну на эту крошку, и сердце у меня так и затрепыхается, точно утка в грязи. Но беда в том, что эта бойкая юная девица уже была помолвлена с другим парнем — провалиться мне, если вру!.. Старина Дэви не таков, чтоб чужое дерево облаивать. Сел я и поразмыслил хорошенько над этой ситуёвиной и нашел выход. Прикинул: глотну-ка я елестричества и избавлюсь от этой любви… Чтобы дело вышло, нужно было загнать молнию прямиком в моё сердце и вышибить из него любовь. Я выждал, пока однажды вечером не разыгралось самое что ни на есть окаянное ненастище.

— Тогда я вышел за город и встал там, широко разинув рот, чтобы елестричество попало вовнутрь и ударило мне в сердце и вылечило его. Так я простоял с часок, а потом вижу — летит молния, и подставил рот, и — бац! — она влетела прямо в глотку. Чтоб меня! Словно целое стадо бизонов запрыгало на моих кишках. Сердце завертелось внутри, как точильный камень, когда его паром крутит, а молния прошла насквозь и вылетела с другого конца, разодрав на мне штаны… Я еще две недели лечил ожоги, а глотка у меня стала такая горячая, что я пристрастился есть сырое мясо: оно успевало зажариться, прежде чем попадало в брюхо… Зато елестричество сделало свое дело, и с тех пор я никогда больше не влюблялся.

Хотя лично мне эта грубоватая «побасенка», с низменным и непристойным акцентом на процессах пищеварения, показалась малопригодной для застольной беседы, у Матушки и сестрицы она вызвала оживленный и даже, я бы сказал, несдержанный смех. Наконец, когда их приступ веселья отчасти улегся, наш гость подался вперед, звучно шлепнул себя по колену и заявил:

— А теперь, леди, хватит мне болтать, — и, в упор глянув на сестрину, добавил: — Миз Виргинни, если вы нам споете, я буду рад, точно пес о двух хвостах!

Сестрица взволнованно захлопала в ладоши.

— Ой, как хорошо! — закричала она. — Идемте! — И, порывисто вскочив со стула, первой устремилась прочь из кухни.

Крокетт, Матушка и я поднялись из-за стола и перешли в гостиную, где сестрица уже расположилась в центре комнаты. Крокетт опустился в единственное кресло у очага, а мы с Матушкой пристроились на диванчике. Едва мы заняли места, как сестрица, скрестив изящные тонкие руки на груди (ее дивное ангельское личико так и сияло от радости), возвестила о своем намерении открыть вечер легкой песенкой «По пути в Балтимор». Возведя глаза горе, она разомкнула уста и запела:

Мы шли дорогой в Балтимор,

Где нет равнин и нету гор,

Кругом, кругом, кругом мы шли —

Пшено, горох и рис росли

И ждали все кого-то!

Посеял фермер урожай —

Теперь сиди и отдыхай,

Ножкой топни, попляши,

Оглянись и посмотри,

И дождись кого-то!

Веселая мелодия текла из белоснежного, точеных форм горлышка прелестной девицы, наполняя комнату звуками, едва ли ведомым земным ушам в подлунном мире, и жестокое напряжение моих нервов понемногу ослабевало. Столь успокоителен был эффект небесного голоса возлюбленной моей сестрицы, что всякий раз, когда я прислушивался к излетавшим из ее уст дивно гармоническим рапсодиям, неизменно они оказывали чудесно миротворное, если не прямо седативное воздействие на мою душу.

Едва завершив эту песенку и изящным реверансом приняв нашу овацию, сестрица тут же перешла к другой песне, а затем к следующей и к следующей — и так далее, пока не стало ясно, что нам предстоит прослушать весь ее музыкальный репертуар. Полковник Крокетт прихлопывал в ладоши и притопывал ногой в такт каждому ее номеру, и безупречное исполнение сестрицей таких известных произведений, как «Домой, дочка, домой», «Зеленая ива» и «Мальчишка мясника», привело мою душу в состояние, знакомое закоренелым курильщикам опия, кои, дойдя до предела в утолении своей порочной привычки, погружаются в глубокий и не вовсе нежеланный сон.

Не могу сказать, сколько времени я пребывал в этом подобии транса, как вдруг заметил — не звук, но отсутствие звука: сестрица прекратила петь!

К упоенным чувствам вернулась обычная проницательность, и я увидел, что ангельское создание остановилось в глубоком размышлении, приложив указательный палец к плотно сжатым губам, бледное чело избороздили морщины, взгляд потуплен долу. Наконец, она пожала плечиками, вздохнула и призналась:

— Больше ни одной песни не припомню!

— А как насчет «Девицы из Амстердама»? — подсказала сидевшая рядом со мной Матушка.

— Ах да! — вскричала обрадованная сестрица. — Я и забыла! — И, движением своей тонкой руки призывая мать, попросила: — Давай, Матушка! Споем вместе!

— Господи, да ни за что! — воскликнула добрая женщина, подчеркивая свой отказ быстрыми движениями руки.

— Давайте-давайте, миз Клемм! — подхватил полковник. — Вот бы мне послушать, как вы поете вместе!

— Ну-у… — протянула Матушка, сдаваясь. — Тогда попробуем. — Она поднялась, подошла к своей дочери и обняла ее за плечи. И так, стоя рядом и с нежностью глядя друг на друга, эта ниспосланная мне небом пара дивно прекрасными голосами запела «матросскую песенку»:

В Амстердаме девица жила,

Никому особо не желала зла —

Не пойду я с тобой гулять, красна девица!

Не пойду, не пойду, не пойду я гулять!

Разорила меня красна девица!

Ее глазки как звезды горят,

Ее щеки как розы цветут —

Не пойду, не пойду, не пойду я с тобой!

Поначалу Матушка чувствовала себя несколько неуверенно, однако вскоре разошлась и начала подмигивать и притопывать ногой и даже всем телом раскачиваться в такт музыке. Глядя на эту удивительно сердечную и искреннюю женщину, я не мог в очередной раз не подивиться неизъяснимому парадоксу: чтобы женщина, столь исполненная внутреннего благородства, безоговорочной, сверхъестественной почти доброты, чья душа, казалось, была чиста от малейшей примеси земного несовершенства, приходилась ближайшей родственницей человеку, презирать которого у меня имелись все основания — я подразумеваю, конечно же, ее брата, Дэвида По-младшего, тварь, самым бессердечным образом покинувшую свою юную жену и детей в колыбели! Каким прихотливым путем могли столь разные, антитетические индивидуумы произойти от одних и тех же корней? Непостижимая тайна!

Песня завершилась. Исполнительницы, сияющие, раскрасневшиеся, сделали нам реверанс, а мы с Крокеттом разразились неистовыми аплодисментами.

— Ура! — вскричал полковник. — Первый класс, это я вам говорю!

— Браво! — крикнул и я, поднимаясь на ноги. — Нечасто выпадает на мою долю счастье внимать столь гармоничным, столь опьяняющим звукам.

И вдруг сестрица направила свой проказливый пальчик на меня и возвестила:

— Теперь твоя очередь, Эдди!

Неожиданная реплика повергла меня в растерянность.