Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Сьюзен Спенсер-Вендел

Просыпаясь, я слышала, как Нэнси попросила описать семейную Библию и тут же воскликнула:

— Что? Ты не знаешь???

Выяснилось, что Сулла не видела этой Библии с детства. По ее словам, единственным, кто мог ее опознать, был Зенон, тот самый столетний старец, которого мы видели два года назад.

— Он еще живой? — ляпнула спросонья Нэнси.

Когда к нам присоединился Пэт, мы поделились с ним обеими новостями — плохой и хорошей. Хорошая заключалась в том, что один человек, способный опознать подлинную Библию, существует. Плохая в том, что этот человек… не вполне надежен.

— Погодите, я не понял, — переспросил Пэт. — Нашему свидетелю что, сто два года?

— Ага! — ответили мы со смехом.

Мы поклялись не снимать осады с дома Барбары, пока не найдем настоящую Библию.

В тот день мы встречались с Барбарой в чудесном месте, маленьком ресторанчике «Северный берег». Про обед я помню только две вещи: (1) Мороженое. Домашнее. Карамельно-лаймовое. Лучшее, какое я ела в жизни. (2) Прорыв в наших отношениях с Барбарой.

За едой я рассказала ей историю моей кровной матери. Я поняла, что Барбара то ли слишком хорошо воспитанна, то ли просто боится этой темы и потому ни за что не спросит сама. Я, конечно, не знала, когда начались их отношения с Паносом, и потому совсем не была уверена, зачали меня до или во время их… гм… брака.

Потихоньку я подвела ее к вопросу о том, как они встретились. Она была пациенткой в больнице, где он работал. А потом они поженились. В 1967-м.

Ф-фу-у!!!

Гораздо позже моего зачатия.

И я попросила Барбару запомнить, что беременность — то есть я — случилась куда раньше, чем она познакомилась с Паносом.

— То есть это не бросает ни малейшей тени на все то, что было с ним у вас, — сказала я ей.

И увидела, как с признательностью и облегчением расширились ее голубые глаза.

Потом мы поехали в ее дом, огромный даже по американским меркам, в одном из престижных пригородов Ноксвилла. Дом, в котором она жила одна.

Барбара с трудом взбиралась по ступеням высоченного крыльца. Пэту пришлось помогать нам обеим. Без него мы вообще не справились бы с той поездкой. Я разъезжала повсюду в кресле-каталке, и ему приходилось то грузить меня в автомобиль, то вытаскивать. Однажды я услышала, как он вздохнул, закидывая мое кресло в багажник.

— А вот и наша самокатка! — сказал он бодро.

Он мог быть безупречным джентльменом, когда хотел. И даже придержал свой язык в присутствии Барбары. Она была слишком леди (в отличие от меня), чтобы находить его словесные бомбы забавными.

Дом Барбары был отделан в барочном стиле, со множеством золотых акцентов и изысканной мебелью. Чопорной, как сама Барбара. А еще у нее было трио крохотных собачонок. Их тявканье разносилось по всему дому.

Мы сели. И тут я поняла, что никогда не видела почерка Паноса.

Вы можете что-нибудь сказать о человеке по тому, как он пишет? Я могу.

Я спросила у Барбары, можно ли взглянуть на письма, которые он писал ей. Сейчас я даже съеживаюсь от ужаса, вспоминая свою тогдашнюю наглость: еще бы, требовать, чтобы она раскрыла личную сторону их общения.

Нет, я их не увидела.

Но зато что я увидела вместо них!

Барбара принесла многочисленные газетные вырезки со статьями, в которых описывались достижения Паноса в клинике Мэйо. Истории спасенных им пациентов. Награды, которые он получил. Книги, которые он написал, благотворительные кампании, в которых он участвовал.

Мы сидели в ее роскошной гостиной с огромными окнами, высотой от потолка почти до самого пола, и читали статьи. В комнате было так солнечно, что я щурилась от света.

И вдруг Барбара замолчала. Я подняла голову. Она смотрела на меня.

— У вас прищур в точности как у Паноса, — сказала она.

В тот миг она поверила.

Она принесла принадлежавшие Паносу старинные иконы. Разложила их передо мной.

— Возьмите любую.

Я выбрала одну.

Она предложила мне золотые четки, которые Панос любил перебирать. Золотой зажим для купюр, найденный в кармане Паноса после его смерти, — в нем так и осталось сколько-то евро. Я не пересчитывала. Будь их хоть сотни, я все равно сохранила бы их в неприкосновенности.

Нэнси и Пэт спросили о Библии. Барбара ответила, что никакой другой у нее нет.

Нэнси отправилась бродить по громадному дому. Она расспросила киприотских родственников о других вещах, и ей назвали морской пейзаж известного греческого художника, который Панос купил и очень любил. Нэнси вбила себе в голову, что надо обязательно найти и эту картину тоже.

Барбара переехала совсем недавно. Многие вещи еще лежали в коробках, не все картины были развешены. Нэнси заметила какой-то морской вид, но такой невзрачный, что вряд ли это могло быть то самое полотно, которое волновало душу Паноса.

Она нашла и другую картину, средиземноморскую по цветовой гамме и атмосфере, и показала ее Барбаре и мне. В этом вся Нэнси. Моя дорогая подруга, ее чувство стиля и профессионализм всегда толкают ее сделать еще шаг. Она и меня побуждала узнавать больше, искать большего. Задавать вопросы. Стремиться.

Да, это была та самая картина, которую любил Панос. Барбара предложила ее мне.

Она была так добра. Прощаясь, она поцеловала меня, и от нее пахло розами. Мне было очень тяжело оставлять ее одну в огромном пустом доме, где она, несомненно, тоскует по любви, когда-то наполнявшей ее жизнь.

Родственники Паноса считали, что он сошел с ума, раз женился на этой женщине дважды. Его лучший друг Боб Абдалян, тоже не поклонник Барбары, считал, что Панос видел в ней пациентку, которой пытался помочь.

Но я знаю, что это было нечто большее. Я видела ее красоту, которой никто не замечал.

И я нахожу необыкновенным то, что он был так терпелив с ней.

Понятия не имею, почему они не завели детей. Есть вопросы, задать которые не посмеет даже такая нахалка, как я. Но детей у них не было. И Барбара осталась одна.

Может быть, потому она назвала меня своей «падчерицей» и стольким поделилась со мной.

Картина, которую она мне подарила, висит теперь в комнате, где я время от времени сплю. Ее повесил там папа, не задав ни единого вопроса о том, откуда она взялась.

На картине изображен океан. Он неспокоен, синие и зеленые волны в клочьях белой пены, солнце блестит на поверхности.

Часто это последнее, что я вижу, перед тем как заснуть.