Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган - Елена Колина

– Что ты так разошлась, Мумзик? Тебе правда глаза колет?

– Тебе бы только упрекнуть меня хоть в каких-нибудь грешках! Я не понимаю, ты хочешь, чтобы я строила коровники и крыла крыши? Ты просто оправдываешь свою лень, вот и все! – Даша посмотрела на нахохлившегося Женьку и решила, что ладно, черт с ним, она не будет с ним больше спорить, и добавила: – Игорьку, по-моему, доставляет физическое удовольствие щипать Алку, и не простым щипком, а с вывертом! В переносном смысле, конечно, хотя он ее и в прямом смысле щиплет и бьет.

– По-моему, Алка научилась впадать в прострацию и не реагировать. А Игорек даже не замечает, что жертва потеряла рефлексы, – безразлично ответил Женька.

– Как ты думаешь, Игорек садист?

– Твои друзья играют в игру, которая называется «преследователь – жертва», в таких случаях всегда хочется пожалеть жертву, а это неправильно. – Почему? – не поняла Даша.

– Думай, Мумз, ты большая девочка, такое мое тебе домашнее задание. Сделаешь, позвонишь, я тебя проверю.

«Могли ли они с Мариной терпеть эти бесконечные унижения?» – думала Даша. Возможно, Игорек был страшным Карабасом, потому что его всегда ожидала подвешенная на крюк Мальвина? Мальвина желала быть невинной жертвой, своей покорностью провоцировала жестокость и черпала в унижении какие-то свои утехи. Игорек больше ни с кем не был так упоенно жесток, как с Алкой.

Из компании его не выгоняли, считая, что терпят из-за бедной Алки, и все вместе осуждающе качали головами, но каждый по отдельности непроизвольно поддавался рвущейся из него скрытой силе…

Подруги жалели Алку, удивляясь и немного завидуя ее любви, а сама она, когда не плакала и не боялась, вся лучилась от счастья.

Они с Игорьком болтали и хихикали по ночам, у них были свои шуточки и словечки, и огромное пудовое счастье ее невозможно было даже сравнить с невесомой пушинкой доставшегося ей за это унижения. Их часто просили: «Игорек, спойте вашу песню!» Не сводя с Игорька влюбленных глаз, Алка трогательно выпевала: «Миленький ты мой, возьми меня с собой…», – а Игорек басил в ответ. Когда они с Алкой, обнявшись, голова к голове, пели, смешно вытягивая губы, становилось очевидно, что у них, несмотря ни на что, была только их, скрытая от всех, жизнь.

Игорька до умопомрачения любили женщины, и весь свой энергетический выброс он расходовал на них, пока не нашел себе дело, которому отдался наконец с той же страстью, с которой мучил Алку и влюблял в себя девушек.

Жизнь в темной вонючей коммуналке была унизительной для Игорька, выросшего в собственной комнате в красиво отделанной квартире. Их с Алкой комната – а вернее, Игорька, ведь прописан в ней он – огромная, тридцатиметровая, с камином начала века. В квартире еще восемь комнат, на кухне стоит девять столов под грязными клеенками и всегда дымит «Беломором» пьяный сосед Петруша в черной от грязи майке.

Такие варианты маклеры называли провальными и никогда за них не брались, что бы клиенты им за это ни предлагали. Занявшись обменом, Игорек не расставался с тетрадкой в зеленом переплете за сорок четыре копейки, где чертил огромные разветвленные цепочки, в которые выстраивались алкоголики, обладательницы служебной жилплощади, тетеньки – работницы ЖЭКов и просто граждане, желающие изменить свои жилищные условия.

Мудро рассудив, что в процессе обмена граждане реализуют не только и не столько свои жилищные амбиции, сколько никак не желающие сбываться мечты, Игорек подошел к процессу обмена как первоклассный психолог. В примечаниях к каждому варианту Игорек подробно описывал пристрастия и семейную ситуацию всех членов цепочки.

Алкоголикам полагалась водка и душевный разговор, тетенькам из ЖЭКа кому духи, кому последняя любовь. Непримечательных алкоголизмом и служебным положением граждан надо было поженить, выселить, развести, а для кого-то не было слаще убеждения, что ненавистный сосед получит при обмене жилплощадь поменьше да похуже, чем он сам.

Игорек занимался обменом год. Он везде появлялся со своей зеленой тетрадкой, не мог говорить ни о чем другом, иногда впадая в эйфорию от кажущихся успехов. Но нелепые граждане никак не выстраивались в нужную цепочку, все ломали и ломали сложнейшие комбинации, построенные Игорьком.

Когда обломы происходили один за другим, Игорек впадал в отчаяние, истерически кричал, что он больше не может, сейчас же все бросит, пытался порвать зеленую тетрадку, но тетрадка в этот момент всегда почему-то не оказывалась под рукой, и вечером он уже опять чертил свои схемы, ни разу по-настоящему не помышляя бросить начатое дело.

Через год все наконец срослось. Игорек переженил и развел граждан, обаял всех тетенек, напоил и переселил всех алкоголиков и произвел невиданный, фантастический обмен. Наградой за упорство и комбинаторный талант стала огромная стометровая двухкомнатная квартира на улице Восстания. Она удачно располагалась по соседству с его бывшей коммуналкой, так что, глядя на свой прежний дом, Игорек каждый день получал положительные эмоции от своих достижений, наслаждаясь сравнением, кем он был и кем стал.

В такой гигантской квартире даже при необыкновенной ловкости его ни за что не прописали бы одного, так что ему пришлось поделиться пропиской с матерью. Прописывать Лялю он очень не хотел, но выхода у него не было, поскольку Алку он не хотел прописывать еще более страстно. Прожив год в обмене, Игорек хорошо понимал, какие человеческие страсти разгораются при словах «прописка» и «жилплощадь» и каких трудов стоил ему метр этой самой жилой площади.

Игорька поздравляли целый месяц. Именно Игорька, а не Алку, которой он разрешил жить, собственноручно поклеить обои и побелить потолки в своей квартире.

Скромную усталую небрежность Игорек не изображал, он торжествовал и так по-детски откровенно демонстрировал свое счастье, что его радость расплескивалась брызгами на всех вокруг и никому даже не приходило в голову позавидовать.

Пока Игорек в драных джинсах вальяжно встречал гостей и демонстрировал квартиру, Алка резала бесконечные бутерброды и доставала с балкона водку. Холодильника, так же как и стола, шкафа и посуды, у них еще не было. В коммуналку Игорек ничего не покупал, ведь свою курицу всегда можно было сунуть в холодильник к соседям, а рыжая соседка Галка всегда готова была отдать ему не только рюмки и тарелки, но и все, что у нее есть, включая любовь.

Но в эту квартиру Игорек хотел самую красивую на свете мебель, посуду и занавески, потому что квартира обладала самым бесспорным в мире качеством: она принадлежала ему.

Женька долго почтительно тряс Игорьку руку, а Марина, очень красивая в черной кожаной куртке, из-под которой выглядывал воротничок розовой блузки, оглядев огромную прихожую, задержалась удивленным взглядом на драных джинсах Игорька. Как будто увидела не дырки на коленках, а что-то новое в Игорьке для себя открыла.

Свою квартиру Игорек любил с нежным и страстным удивлением сорокалетней тетеньки, неожиданно родившей первенца после долгих лет бесплодия. Среди своих одногодков он был единственным владельцем такой потрясающей жилплощади, не забывал об этом ни на минуту, и остальные об этом тоже всегда помнили. По крайней мере он был в этом уверен. Его всегда немного по-петушиному задиристые повадки приобрели оттенок значительной важности, поскольку масштаб его личности увеличился на сто метров роскошной жилплощади в историческом центре города.