Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей

В XVI и XVII столетиях тысячи легковерных энтузиастов продолжали поиски философского камня, но в данный период алхимическая концепция претерпела значительные изменения. Ученые мужи, посвятившие себя алхимическим изысканиям, значительно пересмотрели их конечную цель, приписав чудодейственному камню и эликсиру способность не только превращать неблагородные металлы в благородные, но и решать все проблемы других наук. Они утверждали, что, овладев ими, человек приблизится к Создателю, что болезни и страдания будут изгнаны из этого мира и что «миллионы святых существ, ходящих по земле невидимыми», будут сделаны видимыми и станут друзьями, компаньонами и учителями человечества. Наибольшее влияние на умы европейцев эти поэтичные и фантастические доктрины оказывали в XVII веке, когда из Германии, где они впервые были выдвинуты Розенкрейцем, распространились на Францию и Англию, прочно засев в умах множества умных, но чересчур увлеченных искателей истины. Парацельс, Ди и другие, менее значительные фигуры были очарованы красотой и изяществом новой мифологии, коей было суждено украсить литературу Европы. Большинство алхимиков XVI столетия, не зная о существовании ордена розенкрейцеров, находилось тем не менее под влиянием их причудливых догматов. Однако, прежде чем начать подробный рассказ об этих возвышенных мечтателях, необходимо подытожить историю герметического недомыслия и проследить постепенное изменение устремлений адептов. Читатель узнает, что по мере взросления цивилизации это слепое увлечение не ослаблялось, а, напротив, усиливалось.

Среди алхимиков, родившихся в XV и ставших известными в XVI веке, первым по хронологии является Джованни Аурелио Аугурелло. Он родился в 1441 году в Римини и по прошествии лет стал профессором беллетристики в Венеции и Тревизо. Еще в молодости он уверовал в герметическую науку и то и дело молил Всевышнего ниспослать ему счастье открытия философского камня. Он жил в окружении химических принадлежностей и тратил все свои деньги на приобретение снадобий и металлов. Кроме того, он был поэтом, но переоценивал свой поэтический дар. Свою «Крисопею», где он объявляет себя корифеем златоделания, он посвятил папе Льву X в надежде, что понтифик щедро вознаградит его за любезность. Однако папа, будучи слишком тонким ценителем поэзии, чтобы получить удовольствие от более чем заурядной поэмы, и слишком хорошим философом, чтобы одобрить проповедуемые ею странные доктрины, был далеко не в восторге от этого посвящения. Сообщается, что, когда Аугурелло обратился к нему за вознаграждением, папа, выглядевший воплощением доброты и сердечности, церемонно достал из кармана пустой кошелек и презентовал его алхимику, сказав, что, поскольку тот умеет делать золото, самым подходящим подарком ему является кошелек, чтобы это золото в него класть. Эта издевательская награда была всем, что бедный алхимик когда-либо получил за свою поэзию и алхимию. Он умер на восемьдесят третьем году жизни в крайней нужде.

Данный алхимик имеет выдающуюся репутацию. О его способностях рассказывали самые удивительные истории. Говорили, что он может превращать железо в золото одним лишь словом. Он-де повелевал всеми ангелами небес и демонами преисподней, которые были готовы повиноваться ему во всем, и мог вызывать из могил «выглядящих, как при жизни», призраков великих людей, являя их взору тех любопытных, которым хватало смелости вынести их присутствие.

Он родился в Кёльне в 1486 году и с ранних лет начал изучать химию и философию. Каким-то не вполне понятным образом ему удалось убедить современников в своих необычайных достижениях. Когда ему было всего двадцать лет, его репутация как алхимика была столь высока, что ведущие адепты Парижа слали ему в Кёльн приглашения поселиться во Франции и поделиться с ними опытом открытия философского камня. Почести сыпались на него, как из рога изобилия, и его высоко ценили все ученые мужи того времени. Меланхтон[149] пишет о нем с уважением и похвалой. Эразм[150] также свидетельствует в его пользу, да и все остальные выдающиеся личности той поры называли его светилом литературы и украшением философии. Некоторым чересчур самовлюбленным людям удается убедить современников в собственном величии: они придают якобы приобретенным ими знаниям столь широкую огласку и столь часто занимаются самовосхвалением, что рукоплескания их «аудитории» перерастают в овацию. Случай с Агриппой относится, очевидно, именно к этому разряду. Он называл себя выдающимся богословом, превосходным юристом, искусным врачом, великим философом и удачливым алхимиком. Мир в конце концов поверил ему на слово, сочтя, что человек, который так себя превозносит, не может не иметь заслуг, говорящих в его пользу, и что за поднятой им шумихой действительно что-то есть. Он был назначен письмоводителем императора Максимилиана, который дал ему титул рыцаря и сделал командиром одного из своих полков. Позднее Корнелий стал профессором иврита и беллетристики в университете Доля во Франции, но, переругавшись с францисканцами из-за каких-то богословских разногласий, был вынужден покинуть этот город. Он нашел пристанище в Лондоне, где около года преподавал иврит и составлял гороскопы. Из Лондона он проследовал в Павию, где читал лекции по истинным или предполагаемым сочинениям Гермеса Трисмегиста и мог бы жить в мире и почете, если бы вновь не поссорился со священниками. Их усилиями его положение стало настолько незавидным, что он был рад принять предложение магистрата Меца стать их синдиком и генерал-адвокатом. Здесь он вновь нажил себе врагов своей любовью к диспутам: теологи-мудрецы этого города утверждали, основываясь на тогдашних верованиях, что св. Анна имеет трех мужей. Агриппа без нужды стал доказывать ложность этого убеждения, или, как он его называл, предрассудка, чем сильно подорвал свой авторитет. Вскоре он втянулся в другой диспут, делающий ему больше чести, и окончательно упал в глазах жителей Меца. Когда он гуманно выступил в защиту молодой девушки, обвиненной в ведовстве, его враги заявили, что он сам колдун, и подняли такой шум вокруг его персоны, что ему пришлось бежать из города. После этого он стал врачом Луизы де Савой, матери короля Франциска I. Эта дама хотела узнать будущее и приказала своему доктору составить ее гороскоп. Агриппа ответил, что не станет потворствовать столь праздному любопытству. В результате он утратил ее доверие и был немедленно уволен. Если бы его ответ был продиктован верой в бесполезность астрологии, мы могли бы восхищаться его честностью, бесстрашием и независимостью; но, зная, что в тот период он постоянно занимался гаданием и составлением гороскопов и предсказывал коннетаблю[151] де Бурбону грандиозный успех во всех его начинаниях, можем лишь удивляться тому, что он лишился влиятельного друга из-за обычного раздражения и своенравия.