Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

на станет. И вообще, люди вашего рода занятий нам в семье не нужны.

Стараясь поаккуратней подбирать слова, чтобы не обидеть хозяйку квартиры, объсняю:

— Наталия Алексеевна, вообще говоря, речь о нашем браке пока не шла. Не знаю, что говорила вам Вера…

Неосторожный намек на то, что любимая внучка могла представить события в неверном свете, окончательно выводит Завадскую из себя, и она резко прерывает меня:

— Она мне ничего не говорила, сама все вижу! Я сейчас о другом! Запомните — у нас с вами не может быть ничего общего. У меня свои счеты с теми, на кого вы работаете. То, что происходило в России, не имеет оправдания!

Мне нечего возразить; не может быть ничего хуже и глупее в разговоре, чем личная тема, переходящая на политику. Я думал, этот абсурд возможен только в Россия во время родственного застолья, причем ближе к подаче сладкого. Оказывается, я ошибался.

— Наталия Алексеевна, я не могу нести ответственность за Октябрьскую революцию. За восстания Пугачева, Разина и Ивана Болотникова — тоже.

Хмыкнув, Завадская ненадолго задумывается. Потом что-то вспоминает и с язвительной радостью говорит:

— А в первый раз пришел как будто за картинами! Замаскировался! Знала бы, кто такой, на порог бы не пустила!

Ясное дело, не пустила бы, поэтому и маскировался. Постепенно заводясь, все-таки стараюсь сдерживаться.

— Да, именно так. Как будто за картинами! С разными людьми дело имею, приходится маскироваться!

Скрестив руки на груди, Завадская царственно кивает головой на входную дверь:

— Молодой человек, я не намерена с вами больше разговаривать!

Собственно говоря, я тоже пришел общаться не с ней, а с ее внучкой. Но разве этой даме что-нибудь втолкуешь? Терять уже нечего. Понимая, что Завадской руководят по преимуществу личные мотивы, все-таки иду по ее неверному пути и сваливаюсь в политику:

— Хорошо, я уйду. Только рол занятий тут ни при чем. Вы не на меня злитесь. Вы на себя злитесь. Вы, эмигранты, относитесь к России как к очень старой и очень больной родственнице. Изредка вспоминаете, еще реже навещаете. И стараетесь поскорее уйти и забыть, чтобы не портить себе настроение!

И совсем уж непоследовательно добавляю:

— Можно, я все-таки с Верой поговорю?

— И не думайте! Я вам уже сказала…

За ее спиной раздается голос:

— Все обсудили? Бабуль, дай нам поговорить.

Завадская в негодовании всплескивает руками и, окинув нас возмущенным взглядом, удаляется в глубину квартиры, бормоча что-то неодобрительное в адрес Веры. На этот раз она явно недовольна поведением своей внучки.

Скрестив на груди руки, точь-в-точь как ее престарелая родственница, Вера вопросительно поднимает бровь. У нее на редкость неприступный и холодный вид. Безумно хочется ее поцеловать. Ей очень идут тонкий вишневый свитер и узкие черные брюки.

— Что ты хотел?

— Кофе.

Поперхнувшись от неожиданности, Вера качает головой и с каким-то даже сожалением сообщает:

— Какой ты нахал!

— Это не нахальство, а парадоксальное мышление в его частном проявлении. Нам надо спокойно поговорить. Пойдем куда-нибудь посидим.

— Ладно, сделаю я тебе кофе.

— А Наталия Алексеевна?

Не особенно почтительно махнув рукой в сторону комнат, Вера ведет меня на кухню. Сварив кофе и поставив на стол чашки, она садится напротив. Подперев щеки ладонями, некоторое время насупленно смотрит, как я пью. Потом неохотно делает глоток из своей чашки и говорит:

— Не смей вмешиваться в мою личную жизнь.

— Я не вмешиваюсь. А что ты так разозлилась? Он собирался делать тебе предложение?

Вера слегка краснеет от этой неожиданно верной догадки и, помедлив, кивает:

— Хотя бы и так.

— И ты хотела его принять? Тогда извини.

— Это не имеет никакого значения. Пусть делают предложения. Я решу, какое из них принимать. Тем более, что от некоторых такого не дождешься.

Самое время уйти от щекотливой темы. Поставив пустую чашку, предлагаю:

— Может, все-таки пойдем куда-нибудь? Наталия Алексеевна не слишком довольна моим присутствием.

Вера отрицательно качает головой:

— Не могу. Я же тебе вчера говорила — у меня сегодня встреча с этим изобретателем, Тьери. Если хочешь, поехали со мной. Кстати, ты, случайно, не из-за этого пришел? С тобой я перестала верить в случайные совпадения и бескорыстные отношения между мужчиной и женщиной.

Минут через двадцать мы уже едем в машине. Стараясь отвлечь Веру от мысли о моем интересе к Тьери, без умолку обсуждаю предстоящий визит.

— Он хоть пьет, этот изобретатель? Одному мне пить будет неудобно. А в трезвом состоянии слушать, что он думает о путях технического прогресса, абсолютно невозможно.

Вера терпеливо молчит. Она ведет свой ярко-красный «рено-меган» очень аккуратно. Редкий случай — сидя рядом с водителем, не давишь пол правой ногой в поисках педали газа и не стискиваещь в раздражении зубы, когда двигатель трясет машину, залы, чаясь на слишком высокой передаче.

Разговор о спиртном носит исключительно светский отвлекающий характер — хорошее красное сухое вино мы на самом деле уже купили. А правда заключается в том, что визит к Тьери действительно представляет для меня интерес. Встреча на набережной, при всей ее экзотичности, навела на некоторые размышления. Скудность информации по делу Лорана заставляет приглядываться к каждой мелочи, и я осторожно поинтересовался у Веры, когда ее познакомили с Тьери.

Наморщив лоб, она некоторое время вспоминала, затем ответила:

— Недавно, недели две… нет, если быть точный — десять дней назад.

Прелестная женщина. Любая другая на ее месте обязательно добавила бы «а что?», заставив придумывать заведомо неправдоподобный ответ. А эта только добавила:

— Не представляю, что будет с материалом. Некоторые вещи из того, что он говорит, звучат вполне разумно. Но я абсолютно не понимаю, как из этого выстроить что-нибудь приемлемое.

— Судя по его монологам, твоего изобретателя выгнали с работы. Причем выгнали с треском. Вообще говоря, история развития человеческого общества показывает, что у непризнанных гениев есть два пути прославиться — что-нибудь изобрести или что-нибудь взорвать, причем второй путь значительно проще. Поэтому хотелось бы верить, что Тьери в настоящий момент изобретает вечный двигатель, чтобы утереть нос бывшим начальникам и заодно — всему человечеству. Ты не в курсе его занятий?

Вера пожала плечами.

— Мне его жалко. Как правило, агрессивные люди страдают от каких-то проблем, в которых им не смогли или не захотели помочь. Но, что касается славы, то, вполне вероятно, он ее действительно сможет добиться. Практические задачи — ерунда. Они касаются частных заказов, и я ими не интересовалась. Главное, чем он занимается и занимается успешно, — это математика компьютерных процессоров. Ты понимаешь, что это значит?

Положим, я не столько понимаю, сколько могу приблизительно представить. От математических