Исключительно твой - Юлия Резник

прицелом познакомиться ближе. А как тут познакомишься, когда рядом с нами постоянно кто-то из Панаевых крутится? Один раз выбрались на романтический ужин, когда я согласилась оставить Марьям на дедушку с бабушкой, и что? Они заявились на ужин в тот же ресторан, что и мы.

— Ой, как неловко вышло! Надо было спросить, куда вы идете. Я что-то не догадалась, — вполне натурально сокрушается Зара Джамильевна. И если бы не Лала, которая в этот момент закатила глаза, я бы ей даже поверила. — Пойдем, Марьям, детка, не будем мешать мамочке.

— Нет! Я тоже хочу есть.

— Мы поедим в другом ресторане.

— Нет! — топает ногами. Сидящие за соседними столиками люди оборачиваются, из-за стойки к нам несется натянуто улыбающаяся хостес. Понимая, что ничем хорошим это не кончится, со вздохом указываю на соседний стол:

— Если столики соединить, мы все поместимся. Ты не против, Альберто?

Надо отдать ему должное. Говоря «Нет-нет!», он даже улыбается. Этим, мне кажется, европейские мужчины и отличаются от наших. Они спокойно могут вытерпеть ужин вместе с семьей бывшего своей женщины и даже бровью не повести.

— Спасибо тебе за вечер. И извини за то, что нам пришлось его провести в такой компании, — вздыхаю, когда Альберто выходит, чтобы усадить нас в такси.

— Ничего. Все равно ведь чуда не произошло.

— В каком смысле? — я нервничаю.

— Я не смог тебя заинтересовать.

— Ну что ты, — смущенно отвожу взгляд. Альберто — хороший мужик. Он правда очень ненавязчиво за мной ухаживал, не давил, давал так нужное мне на раздумье время.

— У тебя не было мурашек, — констатирует грустно, сунув руки в карманы брюк. Вокруг красота. Пряничные домики в огоньках, величественные горы…

— Мурашек? — глупо переспрашиваю, не совсем уверенная, что понимаю точный перевод. Все же я не настолько хорошо знаю итальянский.

— Когда женщине нравится мужчина, у нее всегда мурашки. — Альберто улыбается. Тонкие лучики морщинок образуются в уголках глаз. Я не знаю, куда себя деть.

— Не выдумывай, — фыркаю. — И не пропадай!

Ныряю в такси, пристегиваю Марьям. Всю недолгую дорогу до нашего шале я только и думаю, что об этих долбаных мурашках! Которые (какой смысл себе врать?) действительно равнодушны к Альберто. Но в этом-то я как раз вижу плюс, а не минус. Я не хочу никаких страстей. Другое дело — ровные отношения, основанные на уважении, общих интересах и… Я захлопываю дверцу такси — приехали, поворачиваюсь к шале и сталкиваюсь с поджидающим нас Маратом.

Что там я говорила про ровные отношения? Вспомнить уже не могу.

— Папа! Папа приехал! — ревет медвежонком Марьям. Совершенно не готовый к такому повороту Марат застывает соляным столбом. Да я и сама не очень-то готова услышать эти слова, хотя то, что бабка с дедом Марьям все это время науськивали, от меня не укрылось. Да они особенно и не таились. Рассказывая что-то, Зара Джамильевна каждый раз приговаривала: «А твой папа то, а твой папа это…». Я все думала, как ей объяснить, а оно вон — как-то само вышло.

— Привет! — ну вот, снова сипло.

— А я тебя все ждала и ждала! Где ты так долго был?! — обхватывает ладошками его колючие щеки. Варежки мы надевать не стали. И теперь они на веревочках болтаются по обе стороны от лица Марата.

— Да так. Улаживал один момент, чтобы теперь всегда быть рядом. — Улыбается как-то робко, смотрит на меня. А я же даже не знаю, о чем он, и как реагировать! Вздыхаю. Отворачиваюсь к двери, чтоб ту открыть. Даже достаю ключ, но руки так дьявольски дрожат, что замок не считывает карту.

С горечью понимаю, что вот он — мужчина, которому безраздельно подчинены все мои мурашки сразу. Бросил, предал, пропадал где-то, а ты смотри, им хоть бы хны. Бесхребетная скотина — эти мурашки… Но я-то уже, слава богу, себе цену знаю!

Замок все-таки срабатывает. Захожу в номер.

— А вы неплохо устроились.

— Спасибо, — растягиваю губы. Быть милой почему-то не получается. Хотя я обещала себе, что ради Марьям заткну все свои обиды подальше. — Беги, детка, в ванную.

— Я не хочу! Я хочу побыть с папой!

— А я никуда не ухожу, солнышко. Ты слушай, что мама говорит.

И на том спасибо. Испытывая необъяснимую, разъедающую как ржавчина металл злость, подбородком веду в сторону двери в душевую.

— Ну? — вздергиваю бровь. Марьям, конечно, ужасная упрямица, но и я не лыком шита.

— Пусть папа меня покупает! И спать уложит…

Вот так. Со старта — до сотни. И мама уже не нужна. Нужен папа, который непонятно где неделю (про пять лет я вообще молчу) пропадал! И даже не позвонил ни разу. Вы можете это представить? Чтобы нормальный мужик, узнав, что у него есть ребенок, ни разу не позвонил?! Вот и я не могу! Да пошло оно все…

— Что смотришь? Купай, раз ее высочество велит.

Я шарахаюсь в сторону, но Марат ловит мою ладонь, привлекает меня к себе и, задевая губами ухо, шепчет:

— Я же не умею! Не знаю, что делать.

Отшатываюсь. Гляжу в его наполненные священным ужасом глаза. И вся моя злость испаряется, как пар в вытяжке.

— Это не требует особых умений. Она все покажет тебе сама. Ты же научишь… папу играться?

— С пенкой?! Угу…

Оставляю их самих разбираться с ситуацией. Судя по визгам и смеху, доносящимся из-за двери, со своими обязанностями помывщика Марат справляется. Не вмешиваюсь, и когда дело до сна доходит. Сижу, для успокоения нервов плеснув немного вина в бокал. Через некоторое время Марат выходит.

— Уснула? — вскакиваю.

— Угу.

— Ну… — нервно откидываю волосы за спину, — тогда до встречи?

— Что ж ты меня так настойчиво выгоняешь?

— Уже поздно. Боюсь, тебя потеряют.

— А ты не бойся. Терять меня некому. Родители в курсе, куда я пошел.

— А жена?

— Нет у меня жены. Пока нет. Я развелся.

ГЛАВА 25

Марат

Не сказать, чтобы это было легко — убедить Фариду дать мне вольную. Но гораздо сильней меня нервировал не сам факт ее упрямства, вызванного больше страхом, чем всем остальным, а то, что, убеждая ее, мне пришлось опять терять время, которое я бы мог провести с Афиной и дочкой. Ну и мысль о том, что вокруг моей девочки вьется какой-то богатенький итальяшка — тоже выедала мне мозг.

— Мы же никогда друг друга не любили, Фарида. Я тебя не любил. Разве ты не понимаешь, что достойна большего?

— Мой отец так не считает! Он едва терпит меня, после того случая. — Всхлипывает, подтягивает