Парижский шлейф - Диана Машкова

Настя на всякий случай сделала вид, что не понимает по-французски, молча отошла от них подальше и продолжила уборку. «Действительно, – подумала она, – здоровых здесь и в помине нет. Все с инфицированной пороком душой, с извращением чувств. Моральные инвалиды, которых никогда не примет нормальное общество. Неудивительно, что и она тоже сюда попала – в этот душевно-сердечный лепрозорий».

Несмотря на пережитый в первый день шок, к Насте очень скоро вернулось первоначальное любопытство: желание смотреть, слушать, угадывать. Временами ей начинало казаться, что она знает теперь о жизни клуба – его порядках, устоях и негласных правилах – столько, что сама может с легкостью управлять подобным заведением. Ей даже хотелось этого: унижать, отыгрываться на безмозглых детях порока за то, что они родились мужчинами, а превратились в подстилки. Внутренняя жизнь клуба, перевернутое с ног на голову сознание окружающих успокаивали ее, привносили ощущение равновесия и позволяли чувствовать себя частично отмщенной. Раньше Настя думала, что вряд ли сможет когда-нибудь пересилить ту боль и грязь, с которыми ей пришлось в этой жизни столкнуться: казалось, она так и будет до конца дней прятаться от людей, а теперь в ней начали просыпаться агрессия и жажда власти. Ей нужно было самой восстанавливать справедливость, уравновешивать по своему пониманию права женщин и мужчин.

Почему-то она часто вспоминала в последнее время несчастного Тулуза Лотрека и сравнивала его судьбу с судьбами многих женщин, попавших клиентками в этот клуб. Чувственный от природы, но обиженный жестокой болезнью художник был вынужден в качестве суррогата любви питаться пороком. Лотрека не любили – он об этом знал, его деньги отдавали другому – он готов был терпеть. Без иллюзии, без сказки, пусть и продажной, ему было не выжить. Так и все эти женщины, которые приходили сюда, чтобы получить свою порцию суррогата, были обижены судьбой. Настя знала теперь многое о женах богатых людей, о любовницах известных политиков. Эти несчастные женщины со временем стали для своих мужчин не более чем атрибутами шикарной жизни: на них не обращали внимания, их не хотели, запирали в домах, словно в тюрьмах, и приставляли охрану. Известные мужчины, не задумываясь, применяли тактику «собаки на сене». И когда их женщины годы спустя получали наконец свободу за ненадобностью, они понятия не имели, что с собой делать. Кто-то сводил счеты с жизнью, кто-то пускался во все тяжкие. Последние всегда стремились купить мужчину, словно восстанавливая потерянное равновесие, потому что когда-то покупали их.

Другие дамы отдали всю жизнь работе и не успели ничего другого. Да, они добились высокой социальной позиции, заработали кучу денег, сделали себя, но им даже не с кем было поделиться радостью: ни мужа, ни детей, ни постоянного любовника – все время было не до того. Зато теперь только и оставалось, что спускать деньги на мальчиков, искать все более и более острых наслаждений: обычные человеческие отношения этим женщинам были уже не под силу. Они давно потеряли то, что называется вкусом к жизни.

Третья категория состояла из тех, кто всю жизнь ощущал себя неполноценным человеком: такие женщины не получали любви от других просто потому, что не верили, будто такое возможно. Им казалось, что честнее в их ситуации заплатить.

После месяцев жизни и работы в клубе Настя отчетливо поняла, что здесь не бывает счастливых женщин – только те, кто постоянно борется с собственной судьбой. И им кто-то должен помочь. Подсказать, как отыграться на бесчувственных тупых мужчинах за все свои несчастья. Почему-то Насте казалось, что она с легкостью сможет сделать это. Теперь на смену робости, страху и чувству собственной вины пришли совершенно новые ощущения: раздражение ничтожным миром мужчин и жажда мести.

Настя сняла крошечную комнату неподалеку от клуба и погрузилась в совершенно новое для себя занятие. Теперь, когда у нее появился пусть небольшой и неказистый, но все же собственный угол, днем, в свободное от работы время, она делала бесчисленные наброски и заметки о работе клуба. Как умела, готовила будущий проект. В ее мозгу засела странная, но уже вполне оформившаяся мысль: открыть похожий клуб для женщин в Москве. Чтобы это было место, где несчастные дамы могли бы врачевать свои разбитые в жизненных баталиях сердца: за счет молодых, здоровых и услужливых мужчин. Уж у нее-то в заведении будут такие порядки, что ни один стриптизер не посмеет пикнуть или возразить. Ни одна звезда «эротического жанра» не раскроет рот, чтобы отказаться от сделанных ему предложений. Настя понятия не имела ни когда она снова сможет появиться в Москве, ни сколько времени и сил потребуется, чтобы накопить на клуб деньги, но ее решимости не было предела. Она приготовилась ждать годами, десятилетиями, лишь бы осуществить свою задумку и восстановить, хотя бы частично, поруганную справедливость.

Жан заскочил в клуб рано утром – они только-только начали делать уборку в зале. Он был взволнован и бледен.

– Ты можешь отвлечься на пять минут? – Он опасливо оглянулся вокруг – не покушается ли кто-нибудь на его персону непристойным взглядом. – Нам нужно поговорить.

Настя быстро кивнула, почувствовав, что произошло что-то действительно серьезное, и, спросив разрешения у Жаклин, вышла в коридор вслед за Жаном, а потом провела его в по-утреннему пустой и сиротливый бар.

– Что случилось? – Она заметила, что он не смотрит ей в глаза.

– Эдгар погиб, – выдал он и без всяких предисловий.

– Не может быть, – Настя похолодела. – Неужели то падение?

Она готова была разреветься от внезапного страха.

– Падение тут ни при чем, – поспешил успокоить ее Жан. – Эдгар погиб в автокатастрофе!

– Нет… – Настя замерла, – этого не может быть!

– Может, – Жан устало пожал плечами, – кому на роду написано быть сожженным, того не повесят.

– Но, – сердце бешено заколотилось, – он же не выходил из дома, тем более не мог сесть за руль.

– Твои сведения устарели, – Жан присел на высокий стул у барной стойки.

– Что ты имеешь в виду? – Настя села с ним рядом.

– Похороны завтра, – Жан вместо того, чтобы объяснять, торопливо ссыпал факты, – Элен хочет видеть на кладбище тебя. Ей тяжело. И я уверен, что обе ее дочери на похороны отца не придут.

– Почему?

– Не знаю, – Жан пожал плечами и тихо добавил: – И я тоже не пойду.

– Ну, тебе-то как раз не надо, – Настя сочувственно дотронулась до его руки, – начнут болтать, что нарушены все приличия, что на похороны мужа бесстыжая Дюваль притащила любовника.

– Вот я и не пойду, – он посмотрел ей в глаза, – тем более мы с ней расстались.

В глазах Насти застыл безмолвный вопрос, в котором явно читался упрек.

– Потому что она старше меня на двадцать пять лет, – Жан снова начал заметно нервничать, – у нас разные интересы, разные мнения, и вообще, я не обязан перед тобой отчитываться.

– Нет, – Настя смотрела ему в глаза, – но ты мог бы остаться с ней на время, сейчас ей нужен близкий человек!