Повышение по службе - Александр Громов

–Мин!– инстинктивно подавшись назад, заорал он дурным петушиным фальцетом.

Кореянке понадобилось полсекунды, чтобы увидеть, оценить и сообразить, но Василий, преодолевая задним ходом полосу препятствий, с предельной ясностью понял, что как раз этой-то половины секунды и не хватит Мин Джи, чтобы выбраться на эту сторону. Кореянка была проворна и ловка, она обтекала сталагмиты, как слаломистка флажки, но все равно не успевала. «Давай, давай!»– молил Василий и видел, что это бесполезно. А! Автомат!

Длинная бесполезная очередь, рикошеты… Сплющенные пули сыпались дождем. Василий бил в корень ближайшего сталактита, любая земная каменная сосулька обрушилась бы после первого попадания, а этой было хоть бы хны. Враг все-таки подстроил ловушку!

Мин Джи повернула назад. Понятно: поддалась панике. Зря, но это уже все равно: не успеет ни туда, ни сюда…

Оскалившись, Василий попятился мелкой трусцой, пустил гранату. Что еще он мог сделать? Позади пискнул Титос, и сейчас же грохнуло, оглушило, ударило в живот и грудь. Внутри что-то хрустнуло. Василий упал. Потеряв на время слух, он не узнал, крикнула ли Мин Джи перед смертью, и был рад этому.

Каменные челюсти сомкнулись. Отделив защитников коридора от птичек, шершней, а может быть, и от аллозавров, они равнодушно смяли кореянку. Разрыв гранаты не отколол ни одного зуба.

Василий кое-как взгромоздился на ватные ноги. В ушах звенело, перед глазами качалась захлопнувшаяся каменная пасть. Накатила слабость. Рука, пошарив по телу, стала мокрой и липкой. Да, конечно… осколки своей же гранаты. Аника-воин, неумейка… и себя не сберег, и кореянку…

Только одно и было хорошо: коридор захлопнулся. Если каменные челюсти не разожмутся, если противник не придумает еще какую-нибудь пакость, то все в порядке, атаковать ему вроде больше неоткуда… если же это не так – что ж, будем отбиваться до последнего. Делай что должно, и будь что будет. Черт, рана некстати. Не отключиться бы… Титос один не выстоит…

–Ты извини, но остаться должен только один,– послышалось за спиной,– и лучше я тебя, чем ты меня.

Василий не успел ни понять, что происходит, ни даже повернуться к греку лицом. Он еще успел почувствовать, как первая пуля ударила в спину, прошла, раздирая внутренности, насквозь и как весь мир наполнился невыносимой болью, но уже не ощутил следующих ударов и не видел, как темный полированный пол сначала медленно, а затем все быстрее несется ему в лицо. Как локомотив во сне. Как палуба той дурацкой баржи наяву…

Сейчас же пришлось зажмуриться от яркого света. Удивившись тому, что посмертное бытие, оказывается, существует, Василий поморгал, заслонился ладонью, а когда отнял ее от глаз, не сразу поверил увиденному. Он лежал на полу в трусах и майке, над ним матово светился потолок хорошо знакомой круглой гостиной, автомат и камуфляж подевались неведомо куда, сердце стучало отбойным молотком, но дышалось на диво легко. Никакого намека на раздирающую боль. Жив… Жив!

–С прибытием,– донесся откуда-то издалека, будто сквозь вату, знакомый голос.– Ты бы оделся, что ли.

Опять их было двое: курчавый панамец Хорхе с брюшком навыкате и белокурая бестия Ральф, только глаза у обоих теперь были шалые, а в позе – ни малейшей вальяжности. Кресла пустовали; Ральф в позе роденовского мыслителя, притом погруженного в великую скорбь, сидел на невесть откуда взявшемся здесь низком табурете, а Хорхе – просто на полу, привалившись к креслу и вытянув ноги. Но оба были в привычной одежде.

Василий кое-как перевалил себя в сидячее положение. Осознав, что незачем отсвечивать нижним бельем, он мигом вырастил на себе штаны и рубаху. Прежние способности вернулись, а как их не хватало там, в коридоре!.. Кроссовки оказались малы, и при попытке увеличить их на один размер они удлинились сразу на три, как у клоуна.

–Не торопись,– добродушно посоветовал Хорхе,– отдышись для начала.

Дельный совет. Василий дополз до ближайшего кресла и тоже привалился к сиденью спиной.

–В том коридоре…– с трудом выхрипел он,– у тебя как там было? Сталактиты со сталагмитами тоже смыкались?

–В каком еще коридоре?– Хорхе даже не удивился.– Никаких коридоров. У меня лес был. Только не такой, как у нас в Панаме, а…– Он повертел рукой, пытаясь изобразить, какой был лес, не изобразил и бросил.– Дрянной, короче, лес.

–А у меня пляж,– без энтузиазма сообщил Ральф, не меняя позы скорбного мыслителя.– Совсем маленький, песчаный. Песок рыжий, как кирпич. Скала слева, скала справа, скала сзади, а из моря лезла всякая мерзость. Потом – большая волна вроде цунами…

Покачал головой и замолчал, похоже, удивившись своему многословию.

–Ирвин отчислен,– сообщил Хорхе.

Василий даже не сразу вспомнил, кто такой Ирвин. Потом сообразил: фаворит, лидер по очкам.

–За что?

–А они с Ральфом, понимаешь, полезли на скалу, спасаясь от волны, ну один и столкнул другого. Кто кого – догадываешься?

–Зачем это Ирвину?

–Это ты у него спроси – зачем,– посоветовал панамец.– Я так думаю, наш умник решил еще увеличить дистанцию между собой и номером вторым, чтобы у Рудры не осталось никаких сомнений насчет того, кто лучший из кандидатов. Ну, у Рудры и не осталось никаких сомнений… Слышь, Ральф, теперь ты у нас фаворит.

–Иди ты знаешь куда?– обозлился Ральф.

–Что, не понравилось умирать?– покачал головой Хорхе.– Это пройдет. Слышь, Базиль, а тебя тоже убивали? Ну конечно. Даже не буду спрашивать кто. Все ясно. Кореянка жива-здорова, а грек отчислен.

–Откуда знаешь?– Василий раскрыл рот.

Хорхе прыснул.

–Посмотрел бы ты на себя, мертвец недоделанный… Ладно, не злись. Досталось тебе, вижу. Ничего, скоро оклемаешься, сам поймешь.

–Мин Джи точно жива?

–Точно, точно… не дергайся. Жива она. А что?– Темные глаза Хорхе загорелись интересом.

–А ничего,– отрезал Василий.– Кстати. Тебя тоже убивали?

–Смотря когда,– веско сказал панамец.– В этот раз – нет. А раньше – было. Умирал, но не умер, и Рудра тут ни при чем. Это еще там, в той жизни… Словом, я тебя понимаю. Мне тогда тоже не понравилось.

–Валентин отчислен,– сказал вдруг Василий, не понимая, почему он уверен в этом. Знание само оказалось в голове.

–Ага, приходишь в себя,– с удовольствием констатировал Хорхе.– А ну-ка тест тебе: за что он отчислен?

–За пассивность в бою.

–Скажи уж прямо: за трусость. Помнишь, он говорил, что нельзя ходить в разведку с писателем? Тонкая, мол, натура ценности необычайной, беречь ее надо за счет других… Сам понимал это лучше всех, сам же и объявил себя слабым звеном. Думал, скромность ему поможет, она и помогала – до проверки.

–Сам вижу,– пробормотал Василий.

–Ты, помнится, спрашивал, не много ли русских среди кандидатов,– продолжал разливаться Хорхе.– Ну вот, теперь одним меньше. А вообще-то – так, флюктуация. Иногда тех больше, иногда этих… Тут до тебя было аж пять китайцев, поди пойми, с какой стати Рудра к ним так воспылал… Теперь ни одного нет. А завтра, может, десяток папуасов объявится. Или эскимосов. А до меня, я слышал, старцы были, умудренные, жизнью битые, да только, говорят, они быстро поглупели, когда стали как молоденькие. Обрадовались, шалить начали. Нет, тут уж лучше не гадать, не нашего ума это дело…