Люди желтых плащей - Максим Марух

– Помоги ему! – кричу Михасю.

Тот кивает и бросается к Витосу. Арт заправляет свой «Моссберг» очередной порцией боеприпасов.

– Надо вырубить музыку, – говорю ему.

Тот выглядывает из-за укрытия:

– Я отсюда не достану.

– Знаю. Прикрой меня, я сам.

Пятачок вокруг «Хаммера» сейчас кажется как будто безопасным. Женя с Ваней отстреляли всех желающих познакомиться с музыкой «The Prodigy» поближе. На дороге валяются в различных позах шесть-семь трупов. Но я знаю, что скоро пожалуют другие.

Выскакиваю на середину дороги и мчусь со всех ног к «Хаммеру». Разделяющие нас сто пятьдесят метров я преодолеваю с какой-то немыслимой скоростью – по крайней мере, мне так кажется. Мою пробежку словно вычленил из памяти невидимый монтажёр: мгновение, – я уже перед распахнутыми дверцами «Хаммера». Ныряю в салон.

Приборная панель стереосистемы напоминает пульт управления инопланетного корабля: миллион кнопок и ручек. Тогда я вспоминаю про доселе бесполезный нож, который до сих пор сжимаю в руке, и всаживаю по самую гарду в дисковод.

Треск короткого замыкания, вонь сгоревшей проводки, а потом – тишина.

12:35

Что-то хватает меня за ногу и рывком выдёргивает из «Хаммера». Я оказываюсь на земле, а на мне верхом сидит «прокажённый». Худое костлявое тело, клочковатая борода, залитые кровью глаза. Лысая голова напоминает формой пулю – оба уха отгрызены начисто.

Недолго думая, тварь начинает рвать на мне одежду. Я так парализован страхом, что не могу пошевелиться. Трещит по швам куртка, за ней рубашка – пуговицы брызгают во все стороны… Вижу смутный силуэт сзади. Силуэт подбегает, размахивается… Приклад дробовика попадает твари точно в нижнюю челюсть и выворачивает её из сустава. «Прокажённый» падает набок, как подрубленный, и «силуэт» хладнокровно добивает его выстрелом в голову.

Внезапно я понимаю, почему спасший меня человек выглядит размытым образом на фоне поредевших туч. Проглянувшее в узкое окошко солнце слепит мне глаза.

«Силуэт» протягивает руку, помогает встать. Это Арт – бедняга дышит, как загнанная лошадь, бледное лицо пошло красными пятнами. Похоже, эти сто пятьдесят метров он пробежал ещё быстрее меня.

Оглядываюсь вокруг. Солнце искрит на полированных боках машин, в лужах воды и крови на земле. Над «полем боя» витает запах пороха и сырого мяса. «Прокажённых» не видно.

А затем я снова слышу выстрелы.

12:40

– Макс! Ма-а-акс!

Кричит Ваня. Нет, не кричит – стонет. Плачет. Он выскакивает на дорогу из-за баррикады автомобилей, в жёлтом плаще, испещрённом брызгами крови, но я знаю, что кровь не его.

Круглое лицо, заросшее недельной щетиной, вытянуто и бледно, как у покойника. Он волочит свою «Сайгу» по земле, держа за мушку. Шаг неверный. И вдруг я понимаю, что стрелял он.

– Где Женя? – только и удаётся выговорить мне.

«Лицо, перекошенное болью». Навязчивый образ, который, точно камушек в ботинке, лишал меня покоя последние сутки.

Ваня не отвечает, и я повторяю настойчивее:

– Где Женя?!

Губы Вани искривляются, как будто он вот-вот заплачет:

– Макс, он… его цапнули.

12:41

Последующие события запечатлелись в моей памяти отдельными слайдами.

Вот мы мчимся с Артом к обочине. Перепрыгиваем через капот зелёного «Вольво».

Грязный тротуар, земля, усыпанная стреляными гильзами и разорванными коробками от боеприпасов.

«Прокажённый» в полуметре. Мёртвый. Дыра в голове. Свежая кровь на губах.

Женя. Он лежит на спине, жёлтый плащ на бурой грязи, рядом ружьё. Расширившиеся глаза смотрят в небо, лицо белое, как мел, губы, напротив, синюшные.

Тело сотрясается от дрожи. Нет, это не дрожь – быстрое-быстрое дыхание, точно у живого «прокажённого». Я слышу свист, с которым вырывается воздух из приоткрытых губ.

Правой ладонью он зажимает рану на левом плече. Кровь проступает сквозь пальцы.

Голос Вани: «он подкрался сзади, мы не заметили…»

Глаза Жени – два белых яблока с чёрными монетами зрачков – поворачиваются и смотрят на меня.

– Максим, меня укусили, – скороговоркой сообщает он. – Меня укусили, Максим. Меня укусили. Меня укусили…

Я закрываю глаза, и в мозгу вспыхивает яркий образ.

«Лицо, искажённое болью и страхом».

12:50

Я никогда не относился к тому подавляющему большинству людей, что пребывает в святой уверенности, будто все беды человечества – это беды остального человечества. Что плохое, по-настоящему плохое, никогда ни с кем не случается. Что это миф, раздутый СМИ и корыстолюбивыми политиками. Что войны, болезни и несчастные случаи – удел неких безликих неудачников, которые и родились-то только ради того, чтобы в нужный момент умереть в автокатастрофе или от рака простаты, дополнив статистическую переменную.

Напротив, я всегда причислял себя к тем самым неудачникам, чьи головы выбирает своей целью сорвавшаяся с крыши сосулька, чьи оголённые лодыжки находит на пикнике энцефалитный клещ. Если у меня вскакивала бородавка, я рассматривал возможность наличия в моей крови онкогенного папилломавируса. Засыпая ночью, я всегда помнил, что проснуться утром мне может помешать синдром «внезапной сердечной смерти». Когда мой самолёт совершал посадку в плохую погоду, я был готов упасть в океан.

Естественный конец в глубокой старости никогда не виделся мне достижимой перспективой. У среднестатистического человека шансы дожить до этой самой старости, с учётом всех факторов – начиная с загрязнённой окружающей среды и заканчивая пьяным водителем, готовым размазать тебя по шоссе приятным январским вечером, – примерно пятьдесят на пятьдесят. Прибавим сюда фактор Х (метеорит-убийца или новый штамм вируса, способный за одну ночь «выкосить» восьмую часть населения крупного города), и картинка становится совсем нелицеприятной.

Однако, несмотря на всё это, я никогда не допускал мысли (теперь это кажется странным), что нечто плохое может случиться с кем-то из моих близких. Только не с ними. Люди, окружавшие меня каждый день на протяжении многих лет, стали неким фоном, неотъемлемой частью привычной картины мира. Я сотни раз представлял себя лежащим в гробу в окружении скорбящих родственников, но ни разу моё воображение не рисовало в этом гробу кого-то из них. Наверное, причиной тому глубоко сидящий в каждом из нас гиперэгоист. Мы мним себя центром статичной вселенной, меняющейся лишь вследствие нашей смерти.

Осознать это меня заставляет брат, распластавшийся на обочине в дорожной грязи и зажимающий ладонью кровоточащий прокус на предплечье. Сколько раз я представлял себя на его месте. Я должен был быть на его месте. Я был почти уверен, что окажусь там первым. У меня даже был разработан план на такой случай. Но меня опередили, и это сломало привычную картину мира, перечеркнуло весь план и вызвало ступор.