Ты мой яд, я твоё проклятие - Анна Мичи

Оба близнеца одновременно шагнули вперёд. Как будто не по своей воле, с искажёнными от внутреннего сопротивления лицами — но всё же шагнули. Дин Койоха метнулся им наперерез, встал передо мной, раскинув руки:

— Остановитесь… Сейдж! Это ведь на самом деле мерзко. Девушке — такое бесчестье… Ты не в себе, это влияние демона! Отмени приказ, ты сам же пожалеешь!

Вместо ответа Сейдж только зло рассмеялся.

Я приготовилась. Пусть только они дотронутся до меня — и я убью себя. Одно парализующее заклинание осталось в заколке в моих волосах. Направить его на своё сердце — и оно мгновенно остановится.

И тут под сводами подземелья прогремел голос Сейджа:

— Вон! Все — прочь от неё! Вон!

Я подняла голову, чтобы увидеть, как бирюзовая дымка подхватывает близнецов и дин Койоху и как они мгновенно растворяются. И Сейдж схватил меня за плечи и свирепо затряс:

— Дрянь… ненавижу тебя, как же ты в кровь впиталась, въелась в душу. Что за мерзкие рейборновские штучки, признавайся?! Почему я даже отдать им тебя не могу? Почему душу выворачивает при мысли, что до тебя дотронется кто-нибудь, кроме меня? Что ты сделала со мной?

Левый глаз его был совершенно безумен, зрачок в нём превратился в маленькую точку, зато правый расширился в полумраке почти на всю радужку, и его заливал расплавленный жар. Чернота бездны смотрела на меня оттуда.

— Ничего, — ответила я, не опуская глаз. — Это всё ты сам делаешь с собой. В тот день и час, когда поддался тёмной магии.

Он снова тряхнул меня:

— Замолчи!

— Убей меня.

Он зарычал глубинным, вырывающимся из самого нутра рыком:

— Нет, ты будешь жить! Я придумал получше. Ты будешь жить и будешь рожать мне детей, и я буду убивать эти рейборнские отродья у тебя на глазах. И ты, и Рейборн, вы оба поплатитесь… Я отомщу вам обоим… Смерть? Нет, смерть слишком хороша для вас.

Странно, но его дикие бредовые намерения меня ничуть не задели. Может быть, потому, что я твёрдо знала, что этого не будет, я не позволю, просто убью себя. А может быть, потому, что Сейдж смотрел на меня и задыхался, его грудь ходила ходуном, а в глазах плескались отчаяние и зверская боль. Он сходил с ума, он верил всему, что нашёптывал ему демон, и пылал в пламени ревности, мучительного самообмана и ещё одни боги знают чего.

И я вдруг, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях, подняла руки и обхватила его лицо:

— Сейдж… очнись. Борись с демоном. Пожалуйста…

Внутри прорастала безумная жалость. Жалость, притяжение, робкая и наивная, едва зародившаяся любовь. Сжимала внутри, перемалывала меня подчистую, как мельничные жернова пшеницу.

— Ведьма, — шепнул Сейдж, впиваясь в мои губы. — Я тебя ненавижу, — ещё один болезненный поцелуй. — Ты околдовала меня. Обманула меня. Использовала меня. Но я… всё равно не могу тебя отпустить. Ты останешься здесь… навечно. Ты всегда будешь моей. Всегда.

— Ты сумасшедший. Ты сошёл с ума, — отвечала я полубредовой скороговоркой, чувствуя, как горячие руки жадно скользят по моему телу. Я и сама была сумасшедшей. Разве может нормальный человек вот так отдаваться одержимому? Плавиться от его прикосновений?

А Сейдж не ласкал, он брал, требовал принадлежащую ему дань, терзал губы, сухой горячей ладонью сжимал мою грудь. Его поцелуи походили на укусы.

Даже сейчас его демоническая харизма, его безумное притяжение заставляло моё тело откликаться. Или это не притяжение? Может быть, это просто непрошеная любовь? Чувство, ставшее для нас проклятием?

Я подалась навстречу, когда он вошёл в меня. Леденила спину каменная стена, и под закрытыми веками пекло от непролитых слёз. Он брал меня очень эгоистически, вбивался в моё тело, ничуть не думая обо мне, о моём удовольствии, но мне и это и не было нужно. Я впивалась в него с той же страстью, оставляла царапины и укусы, свои метки, вдыхала будоражащий запах его тела, горела и изнывала в его остервенелых ласках.

Безумные двое, безумная схватка, не любовь, а сражение, в котором нет победителя. Он проигрывал, поддаваясь мне, я терпела поражение, впуская его. Кусала губы от огня, текущего по жилам, от смешанного с ненавистью желания быть с ним, принадлежать ему, принимать его полностью. Моё имя звучало в его устах как ругательство, как последнее проклятие. Он не верил мне, ненавидел меня, но не мог не брать. Точно так же, как я не могла ему не отдаваться.

Это последняя наша ночь. По-настоящему последняя, больше не будет ни прерывистых вздохов, ни обжигающего дыхания на губах, ни взаимного, такого отчаянного, голодного желания.

Моя безумная любовь, прощай.

***

Я собиралась воспользоваться заклинанием, как только он уйдёт. Убить себя. Освободиться. Я словно тонула в серой пелене, мечась между чувствами, долгом, страхом, не находя ни одного ориентира. Я не могла бы быть с ним, помня, что он убил Айлеса. Зная, что в любой момент демон может заставить его убить теперь уже дин Койоху, близнецов — или любого другого, просто попавшегося под руку, ни в чём не повинного человека. Что неизбежен день, когда мой отец настигнет его, будь то месть за меня, королевский приказ или другая причина. Или же Сейдж найдёт способ достать моего отца.

Оставаться с ним было бы предательством всех тех, кто мне дорог. Расстаться навсегда — казалось мне невозможным. И в накрывшем меня с головой отчаянии самоубийство показалось мне единственным выходом. Не выбирать. Принести в жертву себя, сгинуть вместе с Айлесом, выполнить свой последний долг как его невеста.

Но Сейдж не ушёл. Он не отпускал меня, постоянно терзал, не давал покоя, брал несколько раз за эту ночь, исступлённо и неистово, словно это был для него единственный способ выжить, справиться с одержимостью.

И я не помню, когда забылась сном, когда уплыла в ласковую тьму, всё ещё в его объятиях, чувствуя, как сильно впиваются в меня его пальцы, как яростно жгут кожу требовательные губы, даже после того, как мы в очередной раз познали друг друга и, опустошённые, просто лежали рядом.

Глава 18

А когда очнулась, надо мной склонился дин Койоха. В его чёрных глазах горело беспокойство.

Я сжалась от неожиданности, на миг оцепенела. Огляделась в попытке понять, где я и что он здесь делает.

Всё ещё подземелье. Мрак лишь слегка рассеивает светлячок, зависший над плечом дин Койохи. А я — я лежу на кровати, довольно низкой, но широкой, затянутой в тёмно-серые сатиновые простыни. Такой же простынёй была прикрыта и я. Довольно бережно, от кончиков ног до груди. На другой половине кровати, ещё примятой от тяжести чужого тела, было пусто.