Гароэ - Альберто Васкес-Фигероа

– Тебе нужно было сделать это три месяца назад, сын мой: ты бы сохранил много жизней и избавил нас от многих страданий. Конечно же я отправлюсь к Кастаньосу и попытаюсь убедить его сдаться. Мужчина должен уметь признавать поражение.

– Хоть бы он вас выслушал!

Доминиканцу, преисполненному благих намерений, пришлось призвать на помощь все свое красноречие и способность убеждать, чтобы заставить разъяренного капитана Кастаньоса и перепуганного сержанта Наварро понять, что у них есть всего три возможности: сдаться, умереть от жажды в какой-нибудь грязной пещере или выйти сражаться, заведомо зная, что их побьют камнями.

– Стоит вам только высунуть нос наружу, как на вас обрушится град камней, – сказал он в заключение. – А это недостойный финал, пусть вы и наломали кучу дров. Лейтенант дает вам возможность спастись, и вы, как добрые христиане, обязаны ею воспользоваться.

– Баэса – предатель.

– Моя миссия не в том, чтобы судить, а в том, чтобы помочь по мере сил, – смиренно ответил монах. – Не угодно ли вам исповедаться?

– К черту, святой отец! – впервые вступил в разговор Калисто Наварро, до сих пор скромно державшийся в тени. – Единственное, в чем я раскаиваюсь, так это в том, что не выпустил сукиному сыну кишки и не отымел его женушку.

– Сержант!

– Нечего теперь мне рот затыкать, капитан! – взорвался тот. – Я же вас предупреждал, что этого несчастного молокососа лучше сразу убрать с дороги, а вы меня не послушали. Я согласился ввязаться в это дело, потому что вы поклялись сделать меня богатым, но вы оказались тряпкой. И вот теперь мы, точно барсуки, забились в нору и ждем, когда нас отсюда выкурят.

– Никто тебя не заставлял.

– Меня вынудила необходимость, и вам это известно. Лично я предпочитаю умереть со шпагой в руке: в конце концов, единственное, что я умею делать, – это драться за свою жизнь.

– Воевать с сотней дикарей – самоубийство… – заметил его командир и вдруг добавил: – Как ты думаешь, не кинуть ли нам жребий? Если выпадет орел, будем драться, пока нам не вышибут камнем мозги; если решка – сдадимся.

Сержант несколько секунд размышлял, затем пожал плечами.

– Ладно, – сказал он. – Дайте мне монету.

– Откуда я тебе ее возьму?

Ни у кого из них троих в тот момент не оказалось ни одной завалящей монеты, поскольку на этом затерянном острове от денег, честно говоря, было мало проку, и, разразившись бранью по поводу своей злосчастной судьбы, Диего Кастаньос протянул руку к распятию, висевшему на груди доминиканца.

– Вот это подойдет! – сказал он. – Одолжите-ка мне его на минутку!

– Вы что, рехнулись, капитан? – возмутился монах. – Бросать распятие! Кому такое в голову придет?

– Отчаявшемуся, – отрезал капитан. – В конце-то концов, кто лучше милосердного Иисуса определит нашу судьбу? – Он сорвал распятие, швырнул в сторону цепь и подкинул его высоко вверх, так, чтобы оно перевернулось в воздухе. – Если образ упадет лицом вниз, умрем как солдаты; если вверх – сдадимся.

* * *

– Этот мерзавец капитан, мало того что сукин сын, оказался еще и святотатцем!

Генерал Гонсало Баэса обернулся и с упреком взглянул на старую Файну, стоявшую возле двери: это она позволила себе столь грубое и неожиданное замечание.

– С каких это пор ты стала подслушивать мои разговоры? – осведомился он.

– Всегда слушала, – ответила та, нимало не смутившись. – Чем мне, по-вашему, заниматься, если я не умею читать? Здесь же скучно.

– Надо было позволить тому турку тебя купить, – процедил сквозь зубы рассерженный хозяин. – Ступай-ка к себе на кухню!

– Позвольте мне узнать, чем все закончилось… – взмолилась островитянка. – Пожалуйста!

Антекерец возвел очи к небу, давая этим понять, что чаша его терпения уже переполнена, и не успел он открыть рот, чтобы разразиться бранью, как монсеньор Касорла остановил его, протянув вперед руку:

– Позволь ей остаться, а то она потом сведет меня с ума, требуя, чтобы я ей все пересказал. Она ведь не отстанет!..

– Но какова!

– Это всего лишь естественное женское любопытство. И поверь мне, если ты сейчас же не продолжишь, я привяжу тебя к стулу и буду держать так до тех пор, пока ты наконец не скажешь, какой стороной упало распятие.

– Да вы прямо под стать друг другу! – воскликнул хозяин дома. – Одна сует нос, куда не следует, другой – обжора. Ладно! – сдался он. – Оно упало лицом вверх, и они предпочли сложить оружие. А где-то неделю спустя ветер, который на архипелаге обычно дует с севера-запада, начал поворачивать на восток, и море успокоилось. Я решил, что можно плыть, мы посадили мужчин в фелюгу в компании Фернана Молины и трех приспешников капитана, снабдили водой и пищей, и я предупредил Кастаньоса, что ни при каких условиях не позволю им опять высадиться на остров. – Генерал вздохнул и приказал Файне: – Принеси-ка вишневой настойки! Мне надо выпить.

Он подождал, не спеша выпил, закусил губу и пару минут сидел, уставив взгляд на дно рюмки, словно собирался с духом, чтобы продолжить свой рассказ.

– Они гребли изо всех сил, – наконец сказал он. – Шестеро мужчин, осознающих, что их жизнь зависит от их усилий. Поэтому они очень быстро отдалились от берега, держа курс на самый северный мыс Гомеры, который лучше всего был виден…

Генерал наполнил рюмку, осушил ее одним глотком и вновь погрузился в воспоминания – настолько глубоко, что, заговорив, даже не поднял глаз.

– Мы наблюдали за ними с вершины холма, все вроде бы шло хорошо, и мы были уверены, что они доберутся до цели. Но тут мы стали замечать, что сначала остров Тенерифе, а затем и Пальма с Гомерой стали исчезать из виду, словно некая своенравная пелена, тешась, взяла да и скрыла их от постороннего глаза.

– И что это было?

– Я совершил роковую ошибку, за которую один несу ответственность. Восточный ветер вовсе не был предвестником штиля – наоборот, вскоре должен был подуть из пустыни страшный сирокко и принести тучу клубящейся в воздухе пыли. От этого жара становится нестерпимой, а видимость ограничивается считаными метрами. Это то, что здесь называют «калима», марево.

– Очередное невезение!

– Это не невезение, – с горечью ответил генерал, не поднимая головы. – Это глупость или невежество; приметы были яснее ясного, только я не сумел их разглядеть.

– А островитяне не предупредили тебя об опасности? – тут же спросил арагонец.

– Бенейган приказал им держаться в стороне, даже Гарсе, положение которой было достаточно непростым, поскольку ее жизнь уже начала подвергаться опасности, – объяснил собеседник. – Подозреваю, что они с самого начала знали о грядущей напасти. Однако, с одной стороны, желали, чтобы Кастаньос поскорее убрался, а с другой – у них самих хватало забот, поскольку при таком резком увеличении температуры то немногое количество корма и скота, которое еще оставалось, в итоге должно было исчезнуть. Надо сказать, что в полдень остров Иерро напоминал раскаленный лист железа.