Перстень Лёвеншёльдов - Сельма Лагерлеф

— Перестань болтать! — взревел Бееренкройц. — Нас нагоняют!

И внезапным ударом кнута он подстрекает Дон Жуана, вынуждая его скакать все быстрее и быстрее.

— Там — волки, здесь — добыча! — восклицает Йеста. — Дон Жуан, мой мальчик, представь себе, что ты — молодой лось! Проносись через заросли, переходи вброд болото, прыгай с вершины горного хребта вниз в прозрачное озеро, переплывай его с горделиво поднятой головой и тут же исчезни! Исчезни в спасительном мраке елового леса! Беги, Дон Жуан, старый похититель женщин! Беги, как молодой лось!

Бешеная скачка наполняет радостью неистовое сердце Йесты. Крики преследователей — для него все равно что песнь торжества. Радость переполняет неистовое сердце Йесты, когда он чувствует, как дрожит всем телом от ужаса графиня. И когда он слышит, как стучат ее зубы!

Внезапно железные объятия, в которых Йеста держал молодую женщину, разжимаются. Он становится во весь рост в санях, размахивая шапкой.

— Я — Йеста Берлинг! — кричит он. — Обладатель десяти тысяч поцелуев и тридцати тысяч любовных писем! Ура Йесте Берлингу! Пусть поймает его тот, кто сможет!

И в следующий миг он уже шепчет на ухо графине:

— Разве не хороша эта прогулка? Не правда ли, настоящая королевская прогулка? По ту сторону Левена простирается Венерн, а за Венерном — море. И повсюду — бескрайние просторы прозрачного иссиня-черного льда, а там, еще дальше — целый сверкающий мир. Наплывающий грохот ломающихся льдин, пронзительные крики за нашей спиной, падающие звезды в вышине и звон бубенцов! Вперед! Вперед и только вперед! Не угодно ли вам вкусить всю радость этой прогулки, моя юная, прекрасная дама?

Он снова выпустил ее из рук. Она резко отталкивает его от себя.

В следующий миг он уже стоит на коленях у ее ног.

— Я — негодяй, негодяй! Но вам, графиня, не следовало дразнить меня. Вы стояли там, предо мной, такая гордая, прелестная! И даже не подозревали, что грозная длань кавалера может протянуться и к вам. Вас любят и небо, и земля! И вы не должны отягощать бремя тех, кого презирают и небо, и земля!

Он хватает ее руки и подносит их к лицу.

— Если бы вы только знали, — говорит он, — что значит чувствовать себя отверженным! Тут уж не спрашиваешь самого себя — хорошо ли ты поступаешь или плохо. Тут уж не до вопросов!

В тот же миг он замечает, что руки у нее голые. Он вытаскивает из кармана огромные меховые рукавицы и надевает их на ее ручки.

Сделав это, он вдруг успокаивается и садится в санях как можно дальше от молодой графини.

— Вам нечего бояться, графиня, — говорит он. — Разве вы не видите, куда мы едем? Вы ведь можете понять, что мы никогда не посмеем причинить вам зла!

И вот она, почти обезумевшая от ужаса, видит, что они уже переехали озеро и что Дон Жуан с трудом поднимается по крутому холму к Боргу.

Дон Жуан останавливается у самой лестницы, ведущей в графскую усадьбу, и кавалеры помогают графине выбраться из саней у ворот ее родного дома.

Окруженная толпой выбежавших ей навстречу слуг, она вновь обретает силу духа и разума.

— Позаботься о лошади, Андерссон! — говорит она своему кучеру. — Надеюсь, господа, которые привезли меня, будут столь любезны, что зайдут к нам в дом? Граф скоро приедет!

— Как вам угодно, графиня! — соглашается Йеста и тотчас же выходит из саней.

Ни минуты не колеблясь, Бееренкройц бросает вожжи. Молодая графиня идет впереди и с плохо скрываемым злорадством указывает им дорогу в зал.

Графиня, несомненно, полагала, что кавалеры станут колебаться — принять ли им приглашение дождаться графа.

А приняли они ее приглашение, не зная, как строг и справедлив ее муж. Потому-то они и не побоялись розыска, который он учинит им. Ведь они насильно схватили ее и увезли. Ей хочется услышать, как он запретит им навсегда переступать порог ее дома.

Ей захочется видеть, как муж призовет слуг и прикажет им не пускать этих людей в ворота Борга. Ей хочется услышать, как он выразит незваным гостям свое презрение не только за причиненное ей зло, но и за их недостойное поведение в отношении старой майорши, их благодетельницы.

Он, столь снисходительный и нежный с ней, наверняка ополчится со всей своей суровой строгостью на ее обидчиков. Любовь придаст огня его речам. Ведь он бережет ее, считает самым утонченным и возвышенным чувством на свете. И не потерпит, чтобы такие оголтелые грубияны набрасывались на нее, словно хищные птицы на воробья. Она пылала жаждой мести.

Однако же Бееренкройц — полковник с густыми седыми усами — бесстрашно вошел в столовую и устремился прямо к пылающему камину, который велено было всегда зажигать к ее возвращению с балов и приемов.

Йеста остался в темноте, у двери, и молча смотрел на графиню, когда лакей помогал ей снять шубу. И вот у него вдруг стало так радостно на сердце, как не бывало уже много-много лет. Хотя он и сам не знал, как это его осенило, он понял вдруг, что у графини — прекраснейшая душа. Это было ему ясно, как божий день, это было истинным откровением для него.

Пока еще душа ее томилась в оковах и дремала, но она вот-вот очнется и проявит себя. Он так радовался, что открыл всю эту чистоту, кротость и невинность, таившиеся в святая святых ее души! Он готов был даже посмеяться над ней за ее негодующий вид, пылающие щеки и нахмуренные брови.

«Ты и сама не знаешь, до чего же ты мила и добра», — думал он.

Та сторона ее существа, которая была обращена к видимому, внешнему миру, никогда не сможет оценить по достоинству ее внутреннее «я». Но он, Йеста Берлинг, с этого часа должен служить ей так, как служат всему прекрасному и божественному. И незачем ему раскаиваться, что совсем недавно он так ужасно обошелся с ней. Не дрожи она так от страха, не оттолкни его так резко, не почувствуй он, как все ее существо встревожено его грубостью, ему никогда бы не узнать, сколь утонченна и благородна ее душа.

Никогда бы раньше он о ней этого не подумал. Ведь ему казалось, что она любила лишь танцы да увеселения. И, кроме того, ведь ее угораздило выйти замуж за этого глупого графа Хенрика!

Да, это так. Но теперь он будет ее рабом до самой своей смерти, ее верным рабом, и никем иным, как говаривал, бывало, капитан Кристиан.

Йеста Берлинг, сидя у дверей и сложив руки, совершал своего рода богослужение. С того самого дня, когда он впервые почувствовал, как его осенило пылающее пламя вдохновения, он не знал подобной святости в душе. Ничто не могло помешать ему, хотя появился уже сам граф Дона со множеством людей, осыпавших проклятиями кавалеров, шалости которых приводили всех в ужасное негодование.

Он предоставил Бееренкройцу честь принять на себя первый удар. А тот, закаленный во множестве приключений, с невозмутимым спокойствием стоял у камина. Поставив ногу на решетку камина, опершись локтем о колено и подперев подбородок рукой, он смотрел на ввергнувшихся в столовую людей.